Малиновский Б.Н. Участь свою не выбирали

Апрельский ветер и солнце сделали свое дело. Снег начал быстро таять. Сменявшие нас разведчики пришли к нам в мокрой одежде, с посиневшими губами. Речка, которую мы переходили по льду, а потом по шаткому мостику, разлилась и снесла мостик. Пришлось раздеваться и переходить ее вброд.

Я хорошо знал местность от НП до огневых позиций. Огневые были недалеко от этой же речки, только располагались ниже по течению. И там тоже был мост - хороший, только что построенный, я недавно проходил по нему. За ним начинался прочный бревенчатый настил, который тянулся по болоту километра два, а затем уходил в лес. С нашего НП можно было попасть на огневые позиции как по левому, так и по правому берегу, через настил и новый мост. Но так мы никогда не ходили.

Наступал вечер. Раздумывать было некогда. Судя по карте, в район болота, где находился настил, вела лесная дорога, начинавшаяся невдалеке от нашего НП.

- Собирайтесь! Проведу так, что пяток не замочите! - сказал я бойцам своей смены.

Но, увы, примерно на четвертом километре мы уже шли по сплошной воде, покрывшей дорогу.

Вот и болото с настилом. Уже легче! Но что с ним? Он всплыл, и идти по нему совершенно невозможно. Вода доходила до колен, а местами - до пояса. На всякий случай достали из карманов гимнастерок документы и спрятали в шапки: все-таки надежнее.

Впереди слышались шум и дикая ругань. Видать, кто-то кроме нас тоже бедствовал в болоте. Приготовили оружие. Тело уже не чувствовало холода. Когда подошли ближе, поняли, что это бедствует наша пехота. Солдаты орали на лошадей. Из воды торчали конец ствола и верхняя часть щита полкового орудия.

Мост уцелел, хотя и был целиком под водой. Мы перебрались, ориентируясь на торчавшие из воды вехи, и побежали к блиндажам на огневой позиции. На следующий день особых разговоров о нашем ночном "путешествии" не было, а сам я помалкивал. Да и о чем говорить, если даже насморка никто не схватил.

Замполит дивизиона капитан Коваленко, увидев меня, завел в свой блиндаж, взял лежавшее на столе письмо и сказал:

- Племянница пишет. Просит познакомить с молодым героем. Ты, брат, самая подходящая кандидатура. Адрес на конверте. Бери его и пиши.

Так и втянул меня Павел Васильевич в переписку. Тем временем из Иванова от Лелиной подруги Лизы Мышкиной тоже пришло письмо - большое и очень теплое, она предлагала переписываться.

Когда дочитывал письмо, вызвали в штаб полка. Вручили командировку на четыре дня с заданием: объехать прилегающие села и установить их состояние. Вместе с одним бойцом ездили от одной сожженной деревни к следующей. Жители ютились в шалашах и землянках, в лесу, голодные, без теплой одежды; не всегда удавалось их и найти. От одного услышали страшный рассказ, как немцы без всякой причины подожгли деревню, а крестьян всех расстреляли, включая женщин и детей. Случайно удалось спастись только нашим рассказчикам - старику и старухе. Paно утром старик ушел в лес за вязанкой сучьев, захватив топор и длинную веревку. Услышав выстрелы и увидев пылающие дома, убежал в глубь леса и вернулся только к вечеру. Деревня безмолвно догорала. Только временами из колодца слышались слабые стоны. Сколько ни кричал дед в темный сруб, ответа не было - только леденящий душу стон. Тогда, обвязав сруб веревкой, он стал спускаться в колодец, но через несколько метров наткнулся на препятствие и с ужасом понял, что стоит на телах односельчан. Сверху лежала женщина, еще живая. Он обвязал ее концом веревки и еле вылез из колодца. Когда поднял женщину наверх и всмотрелся в нее, упал без сознания: это была его жена...

Бесхитростный рассказ старика дополнялся жалким видом убогой землянки. Старуха лежала на чем-то вроде старого матраца у дальней стенки и тихо плакала.

...Партизанские отряды в эти места не заходили, фашисты подняли руку на ни в чем не повинных людей, зверски расправившись с ними только за то, что они - советские!

Когда мы уходили, старуха, продолжая всхлипывать, сказала:

- Два сыночка у меня воюют... Не знаю, живы ли... Сохрани всех вас, господи!

Огромная чужая боль, увиденная в эти дни, отвлекала от своей. Так и не нашли мы ни одной целой деревни в районе примерно пятьдесят на пятьдесят километров!

Карательные отряды фашистских войск в яростной и безуспешной борьбе с партизанами сжигали села. Люди уходили в леса, в глубь пинских болот, где жили в так называемых "куренях"-шалашах, или землянках. Скученность, полное отсутствие элементарных санитарных условий привели к катастрофическому развитию вшивости. Ю.П. Померанцев¹, врач-эпидемиолог 61-й армии, в которую входила наша дивизия, вспоминая о том времени, пишет:

"На одежде одного больного старика, которого мы нашли в подвале разрушенного дома, ползало неизмеримое количество вшей. На участке размером с пятачок мы насчитали более 25 насекомых! А там, где вши, - жди сыпной тиф. Так и произошло. Страшная эпидемия разразилась в полесских лесах. Санитарная служба 61-й армии получила задание в кратчайший срок ликвидировать эпидемию сыпного тифа среди гражданского населения Полесья и не допустить ее проникновения в войска.

Мы обосновались в деревне Слобода, что недалеко от Мозыря по дороге в сторону села Скрыгалова. Остановились здесь потому, что это была наиболее сохранившаяся деревня. В ней осталось 70 домов. Но в этих домах нами было выявлено 111 больных сыпным тифом: женщины, дети, старики. А совсем рядом проходила единственная дорога, по которой двигались войска. Естественно, что на марше надо отдохнуть, обсушиться, а в дома-то войти нельзя - вши, да и больные тифом. Вот и приняли решение закрыть деревню. Был объявлен карантин. Нам придали роту солдат для несения караульной карантинной службы. Появились шлагбаумы; дороги, ведущие в деревню, перекопали рвами. Была прекращена всякая миграция местного населения. Из всех окрестных деревень в Слободу были перевезены все больные сыпным тифом, а в деревне был организован инфекционный лазарет. Началась обработка всех жителей окрестных деревень и куреней в лесах - их мыли в передвижных банях, а вещи прожаривали в дезкамерах. Санитар, работавший в дезинфекционной камере, после работы веником сметал в кучу около 1,5 литра погибших вшей. Надо было полностью ликвидировать вшивость, и это удалось. Для лечения больных нам прислали из Москвы молодых врачей. Ко мне в отряд попала очень милая молодая врач, как звать ее, к большому сожалению, не помню. Она не убереглась и заразилась сыпным тифом. К тому же у нее оказался порок сердца. Не выжила девушка, умерла.

Для проведения необходимого комплекса противоэпидемических мероприятий необходима большая организованность и участие многих людей. Должен быть актив помощников. Где его взять? Мы решили восстановить комсомольские организации как комсомольские отряды по борьбе с эпидемией. В основном это были местные белорусские девушки, веселые, энергичные. Работа закипела.

Эпидемию мы ликвидировали довольно быстро - за полтора месяца. Наш местный молодежный актив сформировался и продолжал свою комсомольскую жизнь. Жизнь в регионе начала налаживаться. Больные все поправились и разъехались по своим деревням. Уже летом, под Пинском, когда наша 61-я армия его освободила, была проведена всеармейская врачебная конференция, где были подведены итоги борьбы с эпидемией сыпного тифа. Вручая нам правительственные награды, командующий 61-й армией генерал П.А. Белов сказал в шутку, что в эти районы Советская власть вошла с красным крестом на знамени. Вряд ли это было большим преувеличением..."

Когда вернулся из командировки, меня ждало мамино письмо.

"Милый мой сынок Борюшенъка! Крепко-крепко тебя целую и желаю тебе всего-всего хорошего! Боря, откуда ты узнал о гибели нашего Левочки? К нам это известие пришло 10 января. Памятен этот день на всю жизнь... Скоро привезут его ордена. У нас все хранится: и Левины письма, и письма его товарищей, и начальства. Боренька, сыночек, ты о нас не беспокойся... Время излечивает понемногу, а особенно бодрит надежда увидеться с тобой. Этой надеждой мы и живем... Папа здоровьем ничего, пьет йод от сердечной болезни. Целую тебя крепко-крепко, мое ненаглядное дитятко. Твоя мама."

В нескольких местах строчки письма, написанные красными чернилами, разбухли от слез. Словно стекала на них капля за каплей мамина кровь...

Вспоминая сейчас напутственные слова полесской женщины, свою маму, матерей тифозных деревень Полесья, я думаю о великом подвиге матерей в годы войны. Это был гражданский, а не военный подвиг. Матери не стреляли по фашистам. Это делали их сыновья, для которых Родина и мать были одинаково дороги. Защищая Родину, они защищали матерей. И рядом с ними, поддерживая в трудную минуту, была материнская любовь. Она была в письмах, в солдатских воспоминаниях о детстве, в бесхитростных посылках на фронт с сухарями, ватниками и варежками, в беспримерном труде матерей на заводах, в поле и дома, в стойкости и мужестве женщин, оказавшихся в оккупации. Она укрепляла руки и дух солдат. Она вместе с ними разила захватчиков!

Матерей ранило и убивало так же, как солдат, только их раны и смерти были еще более мучительными, чем солдатские: ранились и убивались их души, их материнские сердца. С каждым ранением, известием о смерти дорогого сына все больше белели материнские волосы, раньше наступала старость. И все равно надо было работать, любить оставшихся своих и чужих детей, помогать стране бить врага!

Велика и самоотверженна любовь материнского сердца! И это, как никогда, проявилось во время войны!

"Перед великим разумом я склоняю голову, перед великим сердцем - колени", - сказал Иоганн Вольфганг Гете. На тысячах братских могил стоят в немом молчании фигуры солдат, склонивших колени перед лежащими в земле погибшими товарищами, их великим подвигом. И великим подвигом их матерей!

Вперед, к границе!

Наступил май. Ушли вешние воды. Кругом все зазеленело. Заливались соловьи. Природа словно старалась замаскировать следы войны, залечить душевные раны.

Полоса обороны дивизии на Припяти растянулась, как никогда,- на 28 километров ставшего почти непроходимым болотистого берега. Командир нашего дивизиона Новиков отпросился съездить к жене в освобожденный Днепропетровск. Мартынов теперь находился в другом дивизионе. У нас появились новый командир дивизиона и новый замполит. Вместо Мартынова назначили Костю Лосева. Их почему-то поменяли местами. На должность выбывшего начальника связи дивизиона Гены Беляева прислали лейтенанта Николая Портяного. Комбат гаубичной выздоровел, и я опять оказался командиром топографического взвода.

Кругом тихо, как будто и войны нет. На огневых бойцы сделали турники и занимались гимнастикой - кто как мог.

Последние дни мы готовились к учебной стрельбе. В соседней дивизии во время такой стрельбы случилась трагедия. Там минометчик плохо установил миномет. Когда сделали выстрел, опорная плита осела, ствол изменил положение на более вертикальное, и мина вместо цели прилетела на НП, где сидели наблюдатели. Несколько человек ранило.

От нас потребовали провести стрельбу по всем правилам боевой обстановки. Две пушки установили на прямую наводку, гаубицу поставили на закрытую позицию. Я привязал местоположения орудия и наблюдательного пункта алидадой² и подготовил данные для стрельбы.

Впереди находилась "немецкая передовая" - замаскированная полоса земли, ряды проволоки, за ними - траншеи и дзоты. Задача была поставлена так: стрельбой прямой наводкой проделать проход в минном поле и проволочных заграждениях, разбить дзоты; ведя огонь бризантными гранатами из гаубицы по траншеям, добиться рикошета снарядов от земли: воздушный разрыв страшнее обычного - его поражающее и психологическое воздействие очень сильное. После стрельбы пошли осматривать "результаты": развороченные дзоты, разбросанные по сторонам остатки проволочного заграждения, полуразрушенные траншеи. Удовлетворенный увиденным, начальник артиллерии дивизии отдал приказ свертываться.

Не зря артполк прошел учебные стрельбы, да и пехота времени, видно, не теряла! Немецкого плацдарма за один день не стало. Весь правый берег Припяти был свободен!

На реке стали появляться наши катера. Выскочат в район Петрикова, обстреляют вражеский берег из пулеметов и мелкокалиберных пушек - и назад. А шума каждый раз наделают, как при большом бое!

В ночь на 29 июня два стрелковых полка дивизии форсировали Припять под Петриковым, используя подручные средства - лодки, плоты, бревна. Днем раньше 1-й батальон 107-го полка форсировал реку в стороне от Петрикова и с боями продвигался к нему по левому берегу, отвлекая внимание противника. Когда мы наблюдали городок в стереотрубу, казалось, что он расположен на берегу реки. А на самом деле перед ним шла широкая полоса лугов, болот и мелких кустарников. Утром наступающих встретил сильный огонь противника. Роты залегли. Только на второй день - в ночь на 1 июля - стрелковые полки штурмом выбили оккупантов из Петрикова.

Артиллерийские батареи нашего полка переправились через Припять по быстро наведенному мосту в районе Петрикова.

В эти дни наступление развернулось по всей Белоруссии. Войска Рокоссовского рвались к Минску. Наша дивизия также входила в состав 1-го Белорусского фронта. За семь дней мы продвинулись почти на 200 километров! За это время только наш дивизион построил 28 мостов и 5 километров гати по топким болотам: припятского края!

Немцы минировали все, что могли. Большинство убитых и раненых в эти дни составляли пострадавшие от мин, которыми были буквально начинены дороги, лесные завалы и села. Саперы самоотверженно расчищали путь для войск; в меру сил помогали остальные бойцы. Когда встречалась противопехотная мина, делалось это предельно просто. Брали длинный кол и,, размахнувшись и падая на землю одновременно с ним, били его концом по тому месту, где взрыхленная почва указывала на мину. Гремел взрыв, земля и дым фонтаном поднимались кверху. Теперь можно было вставать и идти дальше.

На мине замедленного действия подорвалась автомашина с имуществом взвода связи. Контузило и тяжело ранило моего товарища по Северо-Западному фронту старшего сержанта радиста Сашу Ипполитова, пострадали еще несколько бойцов, находившихся в кузове машины. Взрыв был очень сильный. Когда я подбежал, Сашу поднимали с земли, говорить он не мог, из сапог текла кровь. Мне же повезло - наша машина проехала заминированное место благополучно. За нашей прошло еще две или три. Следующей шла машина, в которой находился Саша.

Гена Беляев... Саша Ипполитов... Вчера садануло осколком по животу Николая Мартынова, к счастью, не опасно, только кожу содрало... Кто следующий?

Вслед за Петриковым и многими селами дивизия освободила Житковичи - маленькое белорусское местечко с несколькими пыльными улицами и частично разрушенными, в большинстве деревянными домами.

Нам выдали новые карты. Еще несколько дней наступления - и мы выйдем на старую государственную границу с Польшей! Это радовало и прибавляло сил.

В конце одного из последующих дней наступления меня вызвали в штаб полка и приказали вместе с командиром штабной батареи за ночь отыскать ушедшие вперед стрелковые полки, установить связь с командирами дивизионов и получить у них указания о дальнейшем передвижении. Вероятное местоположение стрелковых подразделений было показано на карте - километров пятнадцать-восемнадцать впереди нас. Чтобы мы успели это сделать, нам дали двух отличных кавалерийских лошадей, еще сохранившихся при штабе полка.

Выехали, когда уже смеркалось. День был жаркий, солнце нагрело землю, и от нее шло пахнувшее пылью тепло. Судя по карте, впереди, километрах в трех, была деревня. Вскоре мы ее увидели и проехали единственной улицей, покрытой толстым слоем пыли. Кругом - ни души. Мертвая тишина. Очевидно, люди вместе с живностью ушли в лес, чтобы переждать, пока пройдет фронт.

В стороне от деревни увидели пробивающийся, как из далекого окна, свет. Подъехали поближе, привязали коней к изгороди, а сами потихоньку подошли к дому и заглянули в окно. Человек пять красноармейцев лежали на лавках и прямо на полу. Как оказалось, это были разведчики соседней стрелковой дивизии. О наших ротах и батальонах они ничего не знали. Мы двинулись дальше. Через три-четыре километра, выехав с проселочной дороги на безлюдное шоссе и повернув направо, наткнулись на завал. Деревья, росшие по обе стороны шоссе, были спилены и повалены на проезжую часть дороги. К тому же немцы, конечно, его заминировали. Решили вернуться назад и объехать завал по лесной дороге, которая шла почти параллельно шоссе.

Когда выехали на дорогу, совсем стемнело. По обе стороны стояли высокие деревья, верхушки их смыкались над нашими головами. Вдруг лошади остановились. Вглядевшись как следует в темноту, обнаружили остов разбитой повозки, рядом лежали две убитые лошади. Судя по всему, повозка и кони были немецкие. Наскочили на свои же мины?

До этих пор мы ехали рядом. Теперь мой напарник отстал метров на пятьдесят: если что случится с одним, то останется второй и поможет. Километра через полтора из темного куста у дороги вдруг раздался оклик:

Одновременно я почувствовал прикосновение чего-то твердого к животу и сообразил, что это винтовка или автомат.

Лошадь остановилась. Меня окружили вооруженные люди. Почти тут же один из них возбужденно спросил:

Я догадался, что речь идет о разбитой повозке.

- А впереди по дороге будет мостик, и там стоит наш фугас! - добавил тот же голос.

Мы поехали к мостику, и партизаны на наших глазах убрали фугас. Сейчас думаю: что было бы с нами без этой встречи?! Тогда же было не до переживаний. Просто на несколько минут остановились и расспросили, как ехать дальше, чтобы не напороться на немецкие или партизанские мины. В свою очередь, рассказали партизанам, где искать штаб нашей дивизии. Я даже не догадался записать чью-либо фамилию и название отряда. А жаль!

Перед рассветом наконец наткнулись на нашу пехоту, занявшую оборону в редком молодом сосняке. Отыскали командиров дивизионов, расспросили об обстановке и планах на наступающий день. Эти сведения доложили начальнику штаба нашего артполка, когда вернулись обратно.

Отдохнуть мне не удалось: только позавтракал, как пришла команда выступать. Машины потащили наши орудия. Я сел в одну из них. Проезжая через еще вчера безлюдную деревню, увидели, что там работают саперы с миноискателями. Дорогу они, очевидно, уже успели проверить и разминировать, и теперь по ней шли воинские подразделения, ехали машины. За деревней, километра за два до завала на шоссе, нам встретилась группа офицеров из штаба дивизии. Они стояли под деревом, на ветвях которого висели какие-то рваные тряпки. В воздухе попахивало недавним взрывом. Кто-то из нас спросил, что здесь произошло. Оказывается, один из офицеров, переводчик, попавший в дивизию еще на Северо-Западном фронте, вот тут, где дерево, отошел на шаг с дороги и, сказав: "Смотрите, мина?!",- носком сапога копнул земляной бугорок. Все это он сделал механически, скорее всего так и не осознав своей роковой неосторожности. А мы ездили всю ночь по местам, начиненным вот такой неожиданной смертью, и все обошлось благополучно!

Во время одной из затянувшихся остановок я слез с машины и вышел на обочину с намерением присесть и хоть немного отдохнуть. Мимо нас проходило какое-то стрелковое подразделение. Обходя нашу колонну машин и орудий, выстроившуюся перед восстанавливаемым мостом, один солдат свернул с дороги и пошел в мою сторону. Раздался сильный взрыв. Воздушной волной меня отбросило назад. Щемящая боль во многих местах тела и одновременный удар в голову погасили сознание. Когда мои глаза снова стали различать свет, понял, что лежу на земле. Вскочив, почувствовал, что по щеке и шее течет кровь. Очень ломило всю правую руку и левую ногу. В голове стоял сплошной звон, она была какая-то не своя... Возвращавшееся зрение и слух постепенно вырисовывали страшную картину. Направлявшийся в мою сторону пехотинец лежал мертвый, а на дороге образовалась целая груда тел, оттуда раздавались стоны раненых. Очевидно, солдат наступил на прыгающую мину.

Бойцы моего взвода Захаров и Суриков наскоро перевязали меня бинтами из индивидуальных пакетов и помогли забраться в кабину автомашины. Через километр, в придорожной деревне Сытница, меня оставили в каком-то пустом доме, пообещав прислать врача из санчасти полка. Последним от меня ушел Николай Портяной.

Прошло несколько часов. Мне оставили немного еды, но я к ней не притрагивался. Волновало другое: насколько опасно я ранен? Почему так болит голова? Становилось все хуже, мысли путались, тошнило. Когда приехала машина, почти потерял сознание...

В медсанбате дивизии мне сразу же сделали противостолбнячный укол в живот, напоили чаем, добавили бинтов, уложили. Стало легче, и я попытался уснуть.

Утром меня перенесли в операционную. Если не считать повязок на голове, бедре, плече и предплечье, я лежал на столе, покрытом белой простыней, совершенно обнаженный. Подошла молодая красивая сестра, стала разматывать бинты на ноге и вдруг спросила:

Я посмотрел на нее с недоумением. Такая обстановка и такой вопрос? В моей голове это никак не укладывалось. Но сестра ждала ответа. Тогда я с сердцем сказал:

Сестра улыбнулась, а мне стало как-то легче, перестал думать о том, когда она начнет отдирать присохшие к ранам бинты.

После (Проведенной под наркозом операции две сестры помогли приподняться. Я обхватил одну из них здоровой рукой за плечи, потихоньку спустился со стола, и они отвели меня в помещение, где собирали раненых для отправки пароходом по Припяти.

Пароход пришел только через день. Это была старая, заезженная, с трудом передвигающаяся посудина. Нас положили на палубу. Пароход часто садился на мель и тогда часами простаивал.

В Мозыре, в который прибыли ночью, нас перевезли в эвакогоспиталь. Меня поместили в небольшую палату, где лежали еще трое - летчик, капитан-артиллерист и старший лейтенант-танкист.

Во время перевязки врач, осмотрев меня, сказала, что мне надо сделать переливание крови - за дни после ранения я очень ослаб. Но почему-то это откладывалось со дня на день, а потом о переливании вообще замолчали, хотя раны затягивались медленно, особенно на левой ноге.

Прошло несколько дней, из всех нас "ходячим" был только летчик. Он уже выздоравливал. Однажды, придя с базара, щедро угостил нас ягодами и, глядя на меня, предложил:

- Тебе надо подкормиться. Давай я загоню твои часы и буду покупать тебе, что захочешь.

Часы подарил мне отец, когда я окончил десятый класс. Они отлично шли. Я сказал, что подумаю. На другой день летчик снова завел разговор об этом.

- Я неплохо разбираюсь в людях, - сказал он. - У тебя, Борис, сила воли есть, а решительности мало. Чего ты тянешь с часами? Отец поймет тебя!

Я отдал часы летчику. Наверное, он был прав. Денег у меня ни копейки не было: вся "зарплата" посылалась по аттестату домой. А "подкормиться" все-таки нужно было. Продав часы, летчик завалил меня едой. Недели через три я уже смог добираться до столовой. Там познакомился с моряком, раненным при форсировании Припяти. Нога у него была еще в гипсе, но он мог ходить, опираясь на палку. Как-то он пригласил меня к знакомым девушкам, которые жили вблизи от госпиталя. Мы зашли в дом, поздоровались. Начался разговор, заиграл патефон.

С каким наслаждением я слушал музыку! Впервые за три года войны, если не считать испорченного патефона, попавшегося нам на Днепре, да нескольких пластинок в Брагине! Может быть, впечатление усиливалось тем, что рядом сидели две красивые девушки?

А в это время наша дивизия продолжала наступление: смело, уверенно, дерзко! В госпиталь часто приходили письма от товарищей по дивизиону, и я представлял, как она быстро продвигалась.

За операцию по освобождению города Лунинец Верховный Главнокомандующий объявил благодарность всему личному составу нашей части. Дивизию наградили орденом Красного Знамени. 107-й и 111-й стрелковые полки получили название Лунинецких, а 228-й - Пинского и был награжден орденом Красного Знамени!

Час расплаты за горечь отступления, за погибших товарищей, за истерзанные белорусские города и села наступил!

"Так и до Берлина дойдут, а я все валяюсь в госпитале", - не раз думалось мне.

Чаще всех мне писал Николай Портяной. После ранения Гены Николай стал моим близким другом. Когда я познакомился с ним, то почувствовал, что это человек незаурядный. Предельно честный и откровенный, он иногда имел большие неприятности из-за нежелания терпеть какие-либо несправедливости к себе и своим подчиненным. К тому же Николай был великолепным рассказчиком и писал стихи о том, что видел и пережил в свои двадцать лет. Вот одно из стихотворений моего друга, чудом сохранившееся у меня:

Как-то в письме ко мне он описал один из боев, случившихся, пока я залечивал свои раны в госпитале. Сам тон и содержание письма свидетельствовали об огромном наступательном порыве и радости моих товарищей, быстро гнавших врага на запад.

"...Я лежал на снарядных ящиках на четвертой машине, считая с головы колонны, и дремал под негромкий гул моторов. Мое дремотное состояние было прервано внезапно наступившей тишиной и чьим-то привычным возгласом:

Я видел, что слева из слегка волнующейся ржи торчат (более подходящего слова не подобрать) пять или шесть солдатских голов в немецких мышиного цвета пилотках с невероятно вытянутыми от удивления физиономиями, из чего можно сделать вывод, что столкновение было обоюдно внезапным. Немая сцена длилась всего несколько секунд. И вдруг все словно взорвалось.

Крики: "Бей гадов!", "Вперед!", "За Родину!", "За мной!" - слились с автоматными очередями, и всех словно смело с машины. С ходу открыв огонь из автоматов и карабинов, разведчики, огневики и связисты бросились в атаку.

Доставая в кузове завалившуюся между снарядными ящиками полевую сумку с пистолетом, я видел, как один за другим атакующие врезались в рожь, над которой повисло хватающее за душу протяжное "ура-а-а!". Тут же, во ржи, завязался рукопашный бой.

Когда наконец моя сумка была извлечена из-под ящиков, а пистолет - из сумки, бой переместился уже метров на 500 дальше, к лесу. В это время справа, куда до сих пор никто не догадался посмотреть, по машинам внезапно ударил вражеский пулемет. Установленный в 100-120 метрах от дороги на картофельном поле, у самой ржи, в свежевырытом, совсем не замаскированном гнезде, он бил длинными очередями вразброс от головной машины до последней. И поэтому, а может быть, от внезапности нашего появления или неопытности пулеметчика, огонь был не очень метким - пули срезали картофельную ботву перед машинами, поднимали фонтанчики пыли на дороге, под машинами и между ними. Однако все живое было прижато к земле. Я очутился в кювете справа от машины с Форталевым и шофером. Кювет был мелким даже для наших тощих фигур, и нам показалось, как всегда кажется в таких случаях, что весь огонь вражеского пулемета сосредоточен на нас. Вдруг, перекрывая шум боя, почти одновременно раздались знакомые голоса: один со среднеазиатским акцентом, другой певучий, как все украинские: "За Родину! За мной!", и где-то справа у шестой или седьмой машины с пистолетами в руках во весь рост поднялись младший лейтенант Юлдашбеков и комсорг полка Бражник и бросились навстречу пулемету. За ними поднялось несколько бойцов. Но вражеские пулеметчики перенесли огонь на атакующих, и Юлдашбеков, не пробежав десяти метров, упал, срезанный пулеметной очередью. К нему бросились Бражник и солдаты шестой батареи. Он был мертв. Три пули навылет прошили грудь. А пулемет словно озверел, бил и бил без передышки, теперь уже короткими очередями, но все также по низу. Наши артиллеристы стали отвечать огнем из карабинов. И тут у меня мелькнула мысль, что стоит только поднять прицел пулемета и ударить по машинам, как после первого же попадания в головку снаряда (а их на каждой машине сотни) мы все излетим в воздух вместе с машинами. Видимо, такая мысль пришла в голову не одному мне, потому что, словно в ответ, раздался голос нашей медсестры Юли Тико (Сарычевой):

Командир орудия будто только и ждал такой команды: выскочил из-за машины и каким-то отчаянным рывком снял гаубицу с передка. Два огневика выбросили ящик со снарядами из кузова на землю и тут же были ранены. Юля, увидев это, выхватила из ящика снаряд и зарядила орудие. Отработанным маневром, совершив левый поворот по картофельному полю, машина ушла к лесу. У орудия метались двое: маленькая худенькая Юля и тоже невысокий, но коренастый Черепанов. Они с трудом разворачивали орудие.

Мы лежали от гаубицы в каких-то пятнадцати метрах. Я к ней был ближе всех и поэтому первым бросился на помощь. Потом подбежал еще кто-то из шоферов, четвертый. Уже снаряд с зарядом были в канале ствола, Юля и я развели станины гаубицы, а Черепанов не мог опустить ствол - что-то заело. Несмотря на огонь, он стоял перед щитом и чем-то деревянным ожесточенно колошматил по механизму, в то время как Юля за щитом пыталась опустить ствол. Наконец задержка была устранена и ствол начал опускаться. Черепанов одним прыжком оказался за щитом, приник к прицелу, и... грохнул выстрел. Отдачей гаубицу вместе с незадачливой прислугой отбросило на картофельное поле и развернуло почти на 90 градусов. В спешке мы забыли отбросить сошники, да откровенно говоря, на такой укатанной дороге они были бесполезны.

Снаряд разорвался во ржи, далеко за пулеметом. Вчетвером мы ухватились за колеса, пытаясь вновь развернуть орудие в нужном направлении. Но этого уже не потребовалось. Все, кто оставался у машин, а таких набралось не более полутора десятка, ведя огонь с ходу, поднялись в атаку на пулемет. Пулеметчики, бросив свой пулемет, припустились к лесу. Их был" Двое. До леса добежал только один, второй был убит.

Все бойцы действовали смело и решительно. По сути дела, исход боя решили быстрота и натиск. При этом выделить более храбрых и тех, кто первыми бросился в атаку, было невозможно.

Телефонист рядовой Астапенко догнал во ржи немца и с такой яростью двинул его прикладом карабина, что тот упал замертво с раскроенным черепом, а в руках растерявшегося телефониста остался обломок карабина без приклада и даже цевья. Плюнув в сердцах и отбросив в сторону обломки, он выхватил у убитого немца автомат (кстати, оказавшийся новейшей конструкции) и бросился за ушедшими вперед товарищами.

Сержант Кабишев (командир отделения радистов) и с ним два разведчика настигли командира немецкой роты, обер-лейтенанта, и попытались взять его невредимым, но тот так яростно отбивался, при этом больно кусаясь, что пленить его удалось только после того, как он был ранен. И хотя в бою было убито всего около десятка немцев и взято в плен только двое, разгром вражеской роты был полным. Наши потери составили: двое убитых и несколько легкораненых, которые наотрез отказались идти на полковой медпункт. Их перевязала Юля..."

...Описанный Николаем случай был каплей в море боевых событий. И все-таки этот быстротечный бой артиллеристов, неожиданно встретившихся с пехотной ротой противника, отражал главное: боевой порыв бойцов и командиров, завершавших великий подвиг освобождения Родины, их возросшее мастерство, умение действовать решительно и бесстрашно даже в совершенно непредусмотренных уставами обстоятельствах.

Мне очень хотелось вернуться в часть. "Удастся ли после выхода из госпиталя, догнать ее? - не раз думал я, следя за тем, как неудержимо продвигалась наша дивизия вперед, выметая гитлеровских оккупантов с белорусской земли. Это была суровая расплата за горькие дни и месяцы трагического, отступления дивизии в этих же местах в 1941 году. Но среди солдат и командиров части уже не было ни одного из тех, кто принял на себя первые удары гитлеровской армии. Все они остались на полях сражений первых дней и месяцев войны, или, поправившись после ранений, попали в другие части...

Лишь после войны, когда отыскались немногие, оставшиеся в живых, когда появились книги о первом периоде войны, мне и моим однополчанам стала известна еще одна - первая, самая трагическая и вместе с тем героическая страница нашей дивизии.

Исчезла на поле боя

Носившая до войны имя К.Е.Ворошилова, 55-я стрелковая дивизия была создана и прошла славный боевой путь еще в годы гражданской войны. В числе военных комиссаров дивизии был Рахья Эйно, который осенью 1917 года сопровождал В.И. Ленина в деревню Ялкала около города Териоки, когда он был вынужден уехать с озера Разлив. В 1939 году дивизия участвовала в освобождении Западной Белоруссии. В 1941 году, на третий день вторжения гитлеровских армий, она вступила в бой с превосходившими силами врага в районе белорусского города Слоним - на реке Щара. Именно здесь, впервые на Западном фронте, противник встретил отлично организованную оборону, не давшую ему добиться ожидаемого успеха³. За три дня боев 55-я дивизия причинила большой урон противнику, но и сама понесла тяжелые потери.

Константин Симонов оказался свидетелем подвига дивизии. В книге "Разные дни войны" он писал: "Как я теперь вижу по документам, поехав в район Краснополья в переформировывавшуюся после выхода из окружения дивизию, мы оказались в 55-й стрелковой дивизии 4-й армии.

Я пишу в дневнике, что командира дивизии не было потому, что он еще выходил из окружения. На самом дело первый командир дивизии полковник Д.И.Иванов⁴ к тому времени, когда мы приехали, уже погиб, но, очевидно, в штабе дивизии тогда еще не были уверены в этом.

В статье "Части прикрытия", о которой я упоминаю в дневнике⁵, описывались действия 228-го полка 55-й дивизии "на реке Щ.". Географические названия тогда зашифровывались - имелась в виду река Щара. Бой этот происходил с середины дня 24 июня до утра 25-го. В воспоминаниях начальника штаба 4-й армии генерала Сандалова именно об этом бое сказано, что немцы были остановлены вторым эшелоном 55-й стрелковой дивизии на реке Щара, и к исходу 24 июня им так и не удалось перешагнуть ее.

Я писал, что на рубеже Щ. полку (вместе с двумя дивизионами 141-го артиллерийского полка - это я добавляю уже теперь) удалось задержать немецкую дивизию на двенадцать часов и вывести у немцев из строя тридцать танков и восемнадцать орудий. Судя по документам, это близко к действительности.

228-м стрелковым полком в этом бою командовал Г.К.Чаганава и был ранен. Дальнейшее неизвестно. Я нашел его личное дело, в котором сказано, что подполковник Григорий Константинович Чаганава пропал без вести в 1941 году.

В конце статьи было сказано о том, в чем я видел тогда главный смысл происходивших событий: "К рассвету полк оставил этот лес, изрешеченный снарядами, изрытый воронками... Мы тоже понесли серьезные потери, но, как ни были они тяжелы, бойцы в эту ночь чувствовали себя победителями... Бойцы знали: там, сзади, разворачиваются главные силы, используя эти 12 часов, выигранные ими в кровавом бою".

Слова эти отражали страстную веру отходивших от границы и гибнувших в боях людей в то, что все жертвы недаром, что каждый выигранный ими час поможет нашим главным силам изготовиться и, наконец, нанести тот встречный удар, неотступное ожидание которого, несмотря ни на что, не покидало нас.

И каждый выигранный час был действительно бесконечно дорог, пусть не для нанесения ответного и сокрушительного удара, на который мы тогда еще не были способны, а для более реальной цели - создания прочной линии обороны в тылу у отступавших армий нашего Западного фронта.

Армий, а не "частей прикрытия" - заголовок моей статьи был утешительной неправдой, в которую мне очень хотелось верить, но которая от этого не переставала быть неправдой"⁶.

Там же Симонов написал: "После всего виденного и пережитого за две недоли - не в смысле физической опасности для меня самого, а в смысле моего душевного состояния - у меня было такое чувство, что уже ничего тяжелее в жизни я не увижу"⁷.

И позднее полки 55-й дивизии не раз посылались на самые ответственные участки фронта и несли тяжелые потери. Не случайно, начальник штаба 4-й армии Л.М.Сандалов назвал дивизию "многострадальной".

В сентябре дивизия с боями отходила на Новозыбков, Злынку, Щорс и далее на юг. 17-22 сентября 1941 года в своем последнем бою в районе Пирятин, Оржица (на Украине) она, говоря словами одного из прославленных героев Отечественной войны 1812 года генерала Воронцова, исчезла на поле боя, но не с поля боя.

Подвиг дивизии не был забыт. О нем сказано в фильме "Стратегия победы", созданном к 40-летию победы в Великой Отечественной войне.

Боевой путь 55-й имени К.Е.Ворошилова стрелковой дивизии в начальный период Великой Отечественной войны отмечен памятником-обелиском на братской могиле в селе Завинье и курганом Славы на берегу реки Щара на рубеже ее первого боя 24 июня 1941 года, а также памятником-обелиском на братской могиле в деревне Леляки Пирятинского района на Украине на рубеже ее последнего боя 17-22 сентября 1941 года.

О том, как сражались бойцы и командиры 55-й имени К.Е.Ворошилова стрелковой дивизии в тяжелые дни начального периода Великой Отечественной войны рассказано в книге Д.А.Морозова "О них не упоминалось в сводках", в книгах генерала-полковника в отставке Л.М.Сандалова "Пережитое", "На московском направлении" и "Боевые действия войск 4-й армии в начальный период Великой Отечественной войны".

Во всех боях дивизии артиллеристы 84-го легкого артиллерийского полка (так тогда назывался полк), действуя в сложной обстановке почти непрерывных боев, до последнего боя 22-го сентября сохранили свою боеспособность.

Приведу хотя бы два эпизода из героического пути артиллеристов дивизии, которые мне довелось услышать от ее ветеранов.

Расчет командира орудия Василия Николаевича Рассказова 24 июня - был оставлен вблизи шоссе за Слонимом с задачей задержать танки противника. Наших стрелковых подразделений впереди не было. К вечеру на шоссе появились 15 фашистских танков. Рассказов подпустил их как можно ближе и метким огнем поджег и подбил пять. Остальные повернули обратно, успев все-таки подбить орудие и ранить самого Рассказова.

Через 22 года после войны он узнал, что за этот подвиг награжден орденом Красного Знамени. Василий Николаевич прошел всю войну. В бою под Кенигсбергом получил тяжелое ранение в лоб, несколько месяцев лежал в госпитале без сознания... Об этом бое он рассказал мне сам на встрече ветеранов дивизии в Мозыре в 1979 году.

Награды 1941 года! Ко многим они приходили посмертно, других находили через много лет. Кроме Василия Николаевича школьники Минска нашли еще четырех награжденных (тоже не знавших об этом) ветеранов дивизии.

Командира 1-й батареи 84-го легкого артиллерийского полка лейтенанта-комсомольца Виктора Эрнестовича Шомоди за бой в районе реки Березина наградили орденом Красного Знамени. Его батарея стояла на прямой наводке прямо против моста через реку, который немцы безуспешно пытались захватить в течение 1 и 2 июня. "Стрельба велась осколочными гранатами вперемежку со шрапнелью по плотным массам непрерывно атаковавших мост гитлеровцев с расстояния 150-200 метров,- вспоминает Шомоди в одном из писем ко мне. - Огонь был настолько интенсивным, что к орудийным стволам невозможно было притронуться голой рукой, а река была буквально завалена трупами и покраснела от вражеской крови. 2 июля во второй половине дня враги нашли в нескольких километрах севернее брод и бросили туда свои танки. Создавалась реальная угроза выхода их в наш тыл. Тогда командир полка майор Воропаев приказал снять первую батарею с позиции, переместиться к броду и любой ценой не допустить врага на восточный берег реки. Артиллеристы успели как раз вовремя: когда батарея на карьере выскочила к реке, один танк противника уже подходил к нашему берегу, один был примерно посередине реки, а третий собирался входить в воду. Остальные были на опушке леса, который подходил почти к берегу реки. Выскочив к реке, батарея с ходу развернулась, мгновенно открыла огонь по переправлявшимся танкам и поразила их первыми же выстрелами. Затем огонь перенесен был на танки, скопившиеся на берегу. Враги были, по-видимому, настолько ошарашены неожиданным появлением батареи и гибелью части своих танков, что, сделав по батарее несколько безрезультатных выстрелов, отошли в глубь леса и в тот день уже не пытались воспользоваться бродом".

Виктор Эрнестович прошел всю войну. После 55-й СД воевал в других частях, был награжден орденами Ленина, Александра Невского, двумя орденами Красного Знамени и многими медалями. Пройдя от Сталинграда до Берлина, он стал к концу войны командиром полка. В послевоенное время вырос до начальника ракетных войск и артиллерии округа, получил звание генерала и был награжден третьим орденом Красного Знамени, орденом "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени и четырнадцатью медалями, в том числе четырьмя иностранными. Сейчас он в отставке, живет в Минске, активно участвует в военно-патриотической работе.

Я написал так подробно о действиях 1-й батареи и ее командира потому, что в конце войны, в боях под Ригой, стал командовать этой батареей.

За зиму 1942 года дивизия была заново сформирована и отправлена на Северо-Западный фронт. В ее полках, как я уже писал, не оказалось ни одного человека из старого состава. Немногие, оставшиеся в живых и вынесшие с последнего поля боя знамя дивизии, были отправлены в другие части.

На болоте Сучан в мае 1942 года началась дальнейшая многотрудная обратная дорога дивизии к западной границе, на белорусскую землю, которую она так самоотверженно защищала трагическим летом сорок первого.

¹Сейчас заслуженный врач РСФСР. -Авт.
²Топографический инструмент.- Авт. ³Сандалов Л.М. Боевые действия войск 4-й армии в начальный период Великой Отечественной войны. М., 1961.С 120-122.
⁴Дмитрий Иванович Иванюк. Писатель неточно записал фамилию.
⁵Статья не была опубликована по независившим от Симонова и редакции "Красная Звезда" обстоятельствам.
⁶Симонов К.М. Разные дни войны. Т. 1. М., 1977. С. 88.
⁷Симонов К.М. Разные дни войны. Т. 1. М., 1977. С. 88.

"Участь свою не выбирали"
Борис Малиновский

Командировка на войне

Вперед, к границе!

Исчезла на поле боя

"Участь свою не выбирали" Борис Малиновский

Командировка на войне

Вперед, к границе!

Исчезла на поле боя

"Участь свою не выбирали"
Борис Малиновский