 |
Памятники нашей молодости
Друзья, которых я не увижу
Глазами ветерана
ТОВ "Видавництво "Горобець", 2011. -336с: 90 ил. ISBN 978-966-2377-19-4.
© Б.Н.Малиновский, 2011
"Все дальше и дальше,
Все ближе и ближе,
Отполыхавшая юность наша,
Друзья, которых я не увижу.
Не говорите, что это тени,
Я помню прошлое каждым нервом,
Живу, как будто в двух измерениях:
В свою эпоху и в 41-м."
Юлия Друнина |
Друзья, которых я не увижу...
Продолжение
Братское кладбище в деревне Гурки
9 мая 1965 года. Минута молчания.
Первая после войны
Учеба, а потом напряженная работа, отвлекли меня от военных событий. Были и другие, вероятно, более важные причины, заставлявшие меня и других как можно меньше говорить о войне. Воспоминания о ней бередили еще не зажившие раны. Это понимал каждый...
Время постепенно делало свое дело. Раны заживали, затихала острая боль утрат. Когда отец впервые показал мне письмо Левы, где он описывал танковый бой, я не мог дочитать его до конца. Лева вставал передо мной, как живой. Я почти воочию представлял описание боя и переживал каждое слово письма, понимая, как же ему было трудно и с какой самоотверженностью Лева вел поединок с немецкими танкистами, из которого он вышел победителем. Только через 20 лет я смог прочитать от начала до конца бесхитростные, простые, наполненные мужеством строчки, наполовину стершиеся от времени.
Отцу очень хотелось побывать на месте гибели любимого сына, но он долго не мог узнать, сохранилась ли его могила. Много раз писал в деревню Пыльки Витебской области, около которой погиб и был похоронен Лева, но ответа не было... В год 20-летия Победы он написал еще раз. И получил ответ! Учитель Леонид Петрович Витковский из села Гурки Витебской области сообщил ему, что могила Левы находится на братском кладбище в деревне Гурки. Она перенесена туда из деревни Пыльки.
Мы сразу же решили, что поедем в Гурки на 9 мая 1965 года.
Но, как говориться, "человек предполагает, а судьба располагает". 9-го мая и отец, и я, один в Киеве, другой в Иванове, лежали в больницах. Я ждал операции из-за камня в левой почке, а у отца оказался заворот кишок. В моей палате была трансляционная радиоточка. Вечером мы услышали радиопередачу, посвященную 20-летию Дня Победы. Это была первая после войны минута молчания, которой советские люди почтили память погибших. Торжественно - траурный звон колоколов, скорбно - величественные слова диктора в память о тех, кто не дошел до Дня Победы, долго звучали в моих ушах.
Народный митинг-реквием
Спустя год, 9 мая 1966 года, я и моя жена рано утром въехали на автомашине в деревню Гурки, внимательно глядя по сторонам, отыскивая братское кладбище. В конце деревни, посредине между последними домами, стоявшими вдоль шоссе Киев-Ленинград мы увидели невысокий четырехугольник ограды, фигуру солдата на постаменте, склонившего голову над могилами своих боевых товарищей. Несколько человек стояли у двух больших черных досок, установленных сзади памятника.
Мы вышли из машины и зашли в ограду. Там было несколько отдельных могил. На первой, прямо перед памятником, на мраморной плите была надпись: Герой Советского Союза Тюрин К.И. Справа и слева от памятника располагались еще несколько могил. Могила Левы находилась немного дальше за памятником. Над ней, на высоком треножнике, сваренном из гильз танковых снарядов, с пятиугольной звездой наверху и металлической дощечке, укрепленной рядом, была надпись: лейтенант Малиновский Лев Николаевич. 1919-1943 г.г.
Я поздоровался с людьми, стоявшими у одной из черных досок. Она была сплошь записана фамилиями погибших.
- Вы нашли кого-то из Ваших близких? - спросили меня.
Спрашивающим оказался председатель сельсовета. Он приехал посмотреть, закончены ли работы на братском кладбище, где к празднику красили памятник, ограду, убирали отдельные могилы, подновляли золотые буквы фамилий на черных досках. Он провел нас к дому учителей Витковских, встретивших нас, как самых дорогих и долгожданных гостей. Мы отдохнули с дороги, а потом пошли в школу, где посмотрели уголок - музей вечной славы. Здесь были и Левины фотографии, и его письма, присланные в школу моим отцом.
Потом мы пошли на митинг.
Школьники усеяли отдельные могилы и черные доски с фамилиями погибших цветами. Пионеры встали у каменных надгробий в торжественный караул. На каждую могилу дети возложили венки, перевитые траурными лентами.
К памятнику в центре кладбища, где на постаменте стоял солдат, навечно склонивший голову перед своими погибшими боевыми товарищами, подошли мальчик и девочка и начали декламировать стихи. В них говорилось о погибших героях, о ненавистной войне, о новой жизни, о детях, которым больше всего нужны мамы, солнце, мир. У большинства людей, стоявших вокруг, беззвучно текли слезы. Почти каждый из них потерял за войну своих близких: мужа, брата, сестру, детей: Братская могила, хранившая прах 2200 солдат и офицеров, стала для них символом общенародного и своего огромного горя...
Я пришел на митинг, надев свои военные награды, взволнованный необычностью дня. Когда дети стали декламировать, острое, щемящее душу чувство охватило меня. Его невозможно передать словами. Тот, кто испытал это, поймет...
Потом выступил председатель сельсовета, за ним - бывший партизан. После этого слово дали мне. С трудом сказав несколько слов о брате, я высказал всем жителям района глубочайшую благодарность и признательность за заботу о памяти погибших и низко - до земли поклонился окружившему кладбище народу.
Вечером перед минутой молчания к учителям пришли их друзья - директор школы, бывший партизан, их соседи. Директор рассказал о своем пребывании в партизанском отряде, о жизни в лесах, о нападениях на немецкие тыловые части. Вспомнили трудное послевоенное время. Тогда, после ухода немцев, на район остался один поросенок и одна курица. Белоруссия, где было много партизан, пострадала очень сильно. Погибла одна четвертая часть населения.
Вот и минута молчания. Траурная музыка. Торжественно-скорбные слова диктора.
Я не выдерживаю. Слезы льются из моих глаз сами. Я не хочу их, ведь это не по-мужски. А они не слушаются. Тяжелая минута! И, я вижу, не только для меня...
На следующий день вместе с учителем, мы съездили в Пыльки, где раньше была могила Левы. Остановились в поле. За ним - близкий лес. Ничего похожего на деревню нет. Одним из последних, ее разрушенные и догоравшие избы, возможно, видел Лева... В лесу сохранились окопы, ямы от блиндажей. На поле кое-где кусты смородины, одичавшие садовые цветы. Вот почему не было ответа на папины письма...
Через несколько лет после окончания войны все одиночные могилы, имевшиеся в районе, были перенесены на братское кладбище в деревне Гурки.
Отец из-за плохого здоровья не смог поехать с нами. Отсюда, из деревни Гурки, я написал ему в Иваново письмо, подробно рассказав обо всем, что видел и пережил за эти памятные дни, о том, что народ Белоруссии, где Лева погиб, не забыл своих освободителей.
Посмотрите довоенную фотографию Левы и снятые мной в Гурках фотографии Братского кладбища, прочитайте письма Левы с фронта, его последнее письмо... Они многое добавят к состоявшемуся народному реквиему 9 мая 1966 года на Братском кладбище в селе Гурки...
Письмо с фронта Малиновского Льва Николаевича
о танковом бое на Курско-Орловском направлении 3-го августа 1943 года.
"...Вечером под покровом темноты я со своей машиной поехал на помощь товарищам. Ночь и следующий день были относительно спокойны. 3 августа с утра началась артиллерийская подготовка. Немцы, видно, решили нас контратаковать. Иван тоже не бездействовал. Я со своими товарищами, замаскировались и стояли в засаде, поджидая немецкие танки и пехоту. Моя машина стояла под прямым углом ко всем остальным и немного позади в молоденьком соснячке - верхушки сосенок чуть-чуть прикрывали башню.
Обзор был замечательный. Насчет этого у других было хуже - они были в более высоких соснах. Во время артиллерийской подготовки частенько приходилось вылезать из машины и передавать полученные радиограммы командиру. Все обходилось благополучно.
После проведенной артиллерийской подготовки и налета авиации противник пошел в контратаку. По бугру двигались пятнадцать немецких танков, за ними бежали группы автоматчиков. Какое было зрелище - глядеть, как ползут эти железные бронированные машины! Подпустив их ближе, примерно на 600 метров, я и все остальные открыли по ним огонь.
Первый же снаряд сшиб всю маскировку и верхушки ближайших сосенок воздушной волной. Стало хорошо видно этих гадов; зарядил бронебойным и с этого выстрела подбил и зажег один немецкий танк Т-IУ. После этого сделал еще несколько выстрелов. Потом гляжу в прицел, а ничего не вижу. Пришлось вылезти из машины. Он, сволочь, заметил это и выпустил очередь из пулемета, но я быстро соскочил вниз.
Оказывается, это ветка сухая с листьями от старой маскировки упала; я ее палочкой вытащил, рукой нельзя было; стрелял, собака. Вскочил обратно в танк и дал им жару! Мой башнер только успевал заряжать пушку. Подбил еще один танк. По другому бил, но его мой снаряд не брал. Оказалось, что это "тигр". Но и его потом подбили специальным снарядом. Жаль, что у меня таких не было, а то бы я его расчихвостил.
Бой длился пять часов. За все это время мы подбили вместе с артиллеристами 21 немецкий танк, из них было 3 "тигра".
К вечеру, когда все немного стихло, нам привезли обед, а мы про него совсем забыли. Хотелось страшно пить, у меня даже верхняя рубашка была мокрая..."
В газетной вырезке, присланной вместе с письмом, был помещен перечень фамилий награжденных. Среди них была и фамилия Левы. Он получил орден Отечественной войны II степени. Сбоку, на газетном поле, он своей рукой написал сестре, которая, закончив школу, собиралась поступать в институт: "Вот, Лелька, учись, как я воюю!"
Написанное карандашом и сложенное треугольником фронтовое письмо... Его невозможно читать без волнения. Наверное, если бы собрать все эти драгоценные треугольники того времени, то получилась бы потрясающая эпистолярная эпопея. Сколько мужества, непреклонной веры в победу, ненависти и презрения к развязавшему войну фашизму встает за простыми строками, написанными рукой старшего брата!
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
Из оперативной сводки за 4 августа 1943 года:
"На Орловском направлении наши войска продолжали наступление. Северо-западнее Орла немцы непрерывно бросали в контратаки пехоту, поддержанную танками, самоходными орудиями и авиацией. Советские войска отразили все контратаки противника и нанесли ему большой урон. Подбито и сожжено 32 немецких танка и уничтожено до полка пехоты противника."
|
В дни, когда наша дивизия, закончив наступление, была отведена на отдых, Лева все еще участвовал в боях. У родителей сохранилась его открыточка, написанная в августе,- всего несколько строк:
"...Все-таки я каким-то чудом еще жив и здоров и ничем не болею. Ваши письма, как я уже Вам писал, получил. Нам вороны с крестами тоже очень сильно пакостят. Во много раз больше Вашего. От них сильнее всего и достается. В последний раз (позавчера) осколком маленьким разорвало локоть у гимнастерки. Теперь и я уже ко всему привык, как и Борис. Только ведь наше дело много тяжелее, чем у него. Не знаю только как, но мне пока что везет. В машине насквозь пробиты два опорных катка, надтрансмиссионный люк и есть одна вмятина на башне. Пострадал, кроме всего, мой комбинезон. От него остались только клочки. Его разорвало осколками при бомбежке. Как видите, особенного ничего нет. Теперь бы только еще дальше прогнать фрицев. Сегодня буду писать всем письма. Напишу и Борису. Он где-то рядом и, наверное, здорово воюет..."
Ад танковых сражений стоит за письмами брата...
Потери у танкистов в дни наступления были больше, чем в пехоте. От выстрелов танковой пушки воздух внутри машины наполнялся едкой пороховой гарью, становилось трудно дышать. Звуки выстрелов словно молотом били по голове. От ударов вражеских болванок по броне ее внутренняя часть откалывалась, и осколки летели во все стороны, поражая танкистов. А когда танк подбивали или поджигали, выбраться из машины на глазах у противника, не сгореть, помогало только чудо.
После войны я встретил Николая Крупина, учившегося с Левой и оказавшегося в годы войны в Сормове под Горьким. Брат несколько раз приезжал в этот город на танковый завод за новыми машинами и заходил к нему. Был весел, рассказывал, как подбивал немецкие танки, как сам выбирался из охваченных пламенем машин. В последнюю встречу больше молчал, а прощаясь, сказал: "Вряд ли увидимся! Тяжелая у меня работа!" От Крупина я узнал, что всех однокурсников брата вернули доучиваться в институт. Почему Лева не оказался в этом числе, он не знал...
Последнее письмо брата
Это письмо было отправлено Левой за пять дней до гибели.
"Здравствуй, Леля!
Поздравляю тебя с Новым годом и желаю тебе успехов в новом году. Сидя сейчас в землянке, мне пришло в голову написать тебе песенку, чем в прошлом я никогда не занимался. Вот она:
Расскажи-ка, песенка - подруга,
для сестренки смелой и большой,
как на фронте три танкиста - друга
бьют фашистов твердою рукой.
Раньше вместе с вами жили,
то-то дружная была семья,
в школы, институты мы ходили,
но окончить не дала война.
В армию пошли служить два брата,
чтоб страну родную отстоять,
старший брат и два бойца солдата
стали грозным танком управлять.
Под огнем, горя своею местью,
шел их танк на целый батальон,
и за подвиг доблести и чести,
экипаж отважный награжден.
А сестренка, брата вспоминая,
точит сталь и, не жалея сил,
дважды, трижды нормы выполняя,
с молодежью укрепляет тыл.
Часто, часто братьев вспоминая,
шлет она привет в далекие края,
сводкам радио внимая,
шепчет: где же вы, мои друзья?
Скоро "гансам" смерть настанет,
и вернемся мы тогда домой,
в честь победы бал великий справим
дома под родной Москвой!
Ну, как по вашему? По-моему, читать можно. В следующий раз надо что-нибудь еще выдумать.
Вот и все, что сегодня я могу написать. Нового больше ничего нет. Все написал еще вчера в письме на всех.
Ну пока. Любящий тебя брат Лев."
Письмо отца
В конце марта, месяц спустя после того, как Гена Беляев подорвался на одной из немецких мин, которыми была буквально нашпигована освобожденная территория Белоруссии, меня вызвали к командиру дивизиона. В штабном блиндаже были Новиков, Мартынов и Коваленко1. Мартынов обратился ко мне:
- Борис, мы получили письмо от твоего отца. Оно послано Беляеву, но касается тебя, я должен прочесть его тебе.
Он начал читать, а мое сердце уже подсказывало: что-то случилось с Левой!
"Иваново, 11 марта 1944 г.
Если около Вас сейчас Борис, то при нем это письмо не читайте (тогда эту фразу Николай пропустил).
Уважаемый товарищ Беляев. Здравствуйте!
На днях наша семья получила Ваше письмо. Вы прислали его в адрес жены. Спасибо за Ваши теплые строки, за Ваш привет, который Вы шлете нам с фронта. Вы пишете, что Вы с Борисом друзья, что его радости и горести являются такими же и для Вас. Нам, родителям Бориса, очень приятно знать, что у него в той тяжелой обстановке, в которой он находится вот уже 4-й год, есть все же человек, с которым он может отвести свою душу: поговорить, посоветоваться, поделиться впечатлениями и т.п. и т.д. Без этого жить человеку тяжело. Вот эта Ваша близость к нему и дает мне основание написать данное письмо Вам. Как Вы решите, как Вы надумаете нужным сделать пусть так и будет. Нам издали этот вопрос решать трудно, а Вам виднее. Дело вот в чем. Нам Борис пишет довольно часто. Вчера мы получили от него последнее письмо с маленькой фотокарточкой2. Выглядит как будто неплохо. И в каждом письме он неизменно спрашивает, что пишет Лева.
Мать как-то ему написала, что сообщит адрес брата. Сейчас он этот адрес спрашивает. Но, дорогой товарищ, Борис еще не знает того страшного, ничем не излечимого нашего горя, которое мы переживаем вот уже три месяца. Наш бесценный, золото наше, Лева погиб 15 декабря 1943 года. Официальное известие об этом мы получили 11 января. Сил никаких нет, чтобы говорить об этом. И сейчас пишу Вам, а слезы душат горло и застилают глаза. Мы решили не писать об этом Борису. Если нам тяжело семьей переживать это горе, то ведь он там один, ему еще тяжелее. Так мы и не писали. Но тяжело быть и неискренним перед Борисом. На его вопросы приходится отмалчиваться. Письма получаются фальшивыми, а это неприятно. Вот я и обращаюсь к Вам, как к другу Бориса, просто за советом, как поступить? Писать ли о случившейся трагедии ему? Ведь это были такие братья-друзья, что я не знаю, кто еще так жил, как жили они. И это известие, конечно, для Бориса будет убийственным. Как Вы на это ответите, так мы и сделаем. Конечно, рано или поздно Борис и сам это узнает. А вот как сейчас? Мать боится, что, узнав о смерти Левы, он полезет на рожон, чтобы отомстить проклятым немцам, тогда мы и его потеряем, последнюю нашу надежду.
Лева погиб в боях под Невелем. Погиб почти случайно. Дело было так. Машина стояла в боевой готовности. Экипаж был на месте. Лева, как командир, пошел получить задание. И вот, возвращаясь, всего в двух метрах от машины попал под обстрел миномета. Был смертельно ранен. Оторвало носок, и весь правый бок был в ранах: не было живого места. Сказал: "Ранен", - и через 10 минут умер.
Ему навстречу из машины выскочил механик и был тут же убит. Двое остальных сидели в машине и уцелели. От них мы и узнали эти подробности. Лева посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Из штаба нам ответили, что его ордена будут присланы с нарочным. Пока еще не получили. Майор прислал сердечное письмо с прекрасным отзывом о Леве и подробную карту района, где он похоронен. Место могилы указано самым точным образом. Около деревни Пыльки Езерищинского района Витебской области, у опушки леса - северо-западнее деревни. На карте на том месте, где могила, поставлена звездочка.
Секретарь комитета комсомола пишет, что, как лучший комсомолец, Лева был представлен в кандидаты ВКП(б), и в последний бой шел уже партийным. Этого он сам нам еще не писал. Его последние письма всем были от 10 декабря, со стихами для Лели. Вероятно, этого числа и Борису писал. Всех поздравил с Новым годом, точно чувствовал. Хотя было еще рано. Мы теперь живем, не знаю и как. Что бы ни делали, в мозгу одна сверлящая мысль, что никогда уже не увидим своего Левушку. Знаем, что плачем горю не поможешь, но терпеть не можем. Получаем ото всех и отовсюду, и от родных, и от знакомых, сочувственные письма, в которых все самым наилучшим образом вспоминают Леву. Вот Вы, дорогой товарищ, и разрешите наш больной вопрос. Если скажете, что Борису не стоит говорить, то мы и не напишем ему. Если же поможете ему справиться с этим известием, может быть, как-нибудь подготовите, то тогда прочитайте это письмо. Буду ждать от Вас ответа. Скажите Борису, что теперь у нас один он и чтобы берег себя, любя нас. Мы живем теперь только им..."
Мартынов отдал письмо мне. Я машинально взял его и вышел из блиндажа. Шел куда глаза глядят, глотая слезы, сами собой льющиеся по лицу. Хотя я знал, что на войне все бывает, никогда не хотел думать, что с Левой может что-то случиться. Вот только месяца три назад, в декабре, во время боев под Горбами, когда писем от Левы не стало, подумалось - не случилось ли что с братом... И именно в декабре его не стало. Словно чувствовал...
Очнулся перед входом в большую бревенчатую землянку. Судя по надписи на прикрепленной к двери фанерке, это была полковая санчасть, располагавшаяся километрах в семи от нас.
Представил переживания отца, матери, Лели... Стало страшно за них. Как они переживут это горе? Эти мысли вернули к действительности, и я побрел к своему блиндажу.
"Папа, мама и Леля ждут моего ответа. Как хотя бы немного снять с дорогих людей тяжесть переживаний?" - думал я всю обратную дорогу. И решил написать, что уже давно знаю о гибели Левы - об этом мне сообщили из его части, но я молчал, жалея их... Мне казалось, что этой святой ложью смогу хоть немного смягчить боль родителей...
Рано утром Новиков вызвал меня к себе:
- Заболел комбат гаубичной. Принимай временно батарею! Сегодня же проведи пристрелку немецкой передовой. Карту и все, что нужно для стрельбы, возьмешь у командира батареи. Ступай!
Комбат гаубичной батареи у нас действительно заболел. Временно его мог заменить любой из офицеров батареи. А Новиков назначил меня - командира топографического взвода. Нет, тогда я не думал о причинах, заставивших командира дивизиона принять такое решение. Сейчас понимаю: Новиков хотел отвлечь от переживаний, поддержать доверием. Кроме того, он знал, что ничем не рискует, - боевая обстановка была спокойной, опасности на передовой не больше, чем на огневых позициях...
Приказав очередной смене разведчиков следовать за мной, я пошел по проводу связи на НП. Идти надо было несколько километров. Я машинально переставлял ноги и шел вперед, вдоль провода, не замечая расстояния, глубоких сугробов и порывов весеннего ветра. Красноармейцы, понимая мое состояние, молча шли следом. Наконец за небольшой речкой, еще затянутой льдом, сзади покрытого снегом бугра показался блиндаж. От него к НП, располагавшемуся на бугре, вела неглубокая снежная траншея.
Ползком добрался до НП и стал рассматривать через стереотрубу передний край. Траншеи нашей пехоты были метрах в пятистах. За ними шло проволочное заграждение. С полкилометра далее просматривалась вражеская передовая. За рекой, покрытой снегом, который скрыл очертания ее берегов, на высоком холме виднелся Петриков. Одно место во вражеской обороне показалось подозрительным. Траншея там изгибалась углом, на котором бруствер был выше, чем везде. "Пулеметное гнездо или блиндаж", - решил я и стал внимательно наблюдать. Но без толку: время шло, а немцы ничем себя не обнаружили. Подготовив данные для стрельбы и проверив их несколько раз, подал первую команду. Снаряд прошелестел над нами и разорвался в нейтральной полосе. Третий взорвался рядом с углом траншеи. Добавил залп батарей. Фонтаны снега и земли окружили бруствер. Немецкая передовая молчала.
Пытаясь высмотреть хоть какую-нибудь цель, я не уходил с НП. Ноги и руки задеревенели от холода. "Обстрелять Петриков?" Но тут же отбросил эту мысль - при полном затишье на фронте в городке могли быть мирные жители. Первый раз, да еще в такой день, в моих руках оказалась батарея! А стрелять некуда!
К вечеру ничего не изменилось. Отдохнув в блиндаже, чуть согретом теплом тел разведчиков, я вернулся на НП. Там, где были немецкие траншеи, поднялась ракета, торопливо освещая нейтральную полосу. Наша передовая, погруженная в ночной мрак, безмолвствовала. Вспомнилось последнее прощание с Левой. Тогда я не мог представить, как сложатся наши судьбы... Свет новой, вспыхнувшей над передовой ракеты рассыпался в моих заполненных слезами глазах в мелкие шевелящиеся искорки. Только ночь знала, как мне было тяжело!..
"Логика войны неумолима. Она не щадит ни хороших, ни плохих. Наоборот, к прекрасным людям она более беспощадна", - этими словами по поводу гибели одного из любимых героев "Севастопольских рассказов" Толстого хочется сказать о брате. Да, смерть выбрала из нас двоих того, кто лучше, - сильнее, мужественнее, нужнее отцу, матери, людям... Проходит время, боль не затихает...
Мамино письмо
Пришло и письмо от мамы.
"Милый мой сынок Борюшенька! Крепко-крепко тебя целую и желаю тебе всего-всего хорошего! Боря, откуда ты узнал о гибели нашего Левочки? К нам это известие пришло 10 января. Памятен этот день на всю жизнь... Скоро привезут его ордена. У нас все хранится: и Левины письма, и письма его товарищей, и начальства. Боренька, сыночек, ты о нас не беспокойся... Время излечивает понемногу, а особенно бодрит надежда увидеться с тобой. Этой надеждой мы и живем... Папа здоровьем ничего, пьет йод от сердечной болезни. Целую тебя крепко-крепко, мое ненаглядное дитятко. Твоя мама."
В нескольких местах строчки письма, написанные красными чернилами, разбухли от слез. Словно стекала на них капля за каплей мамина кровь...
Вспоминая сейчас свою маму, миллионы солдатских матерей, я думаю о подвиге матерей в годы войны. Это был гражданский, а не военный подвиг. Матери не стреляли по фашистам. Это делали их сыновья, для которых Родина и мать были одинаково дороги. Защищая Родину, они защищали матерей. И рядом с ними, поддерживая в трудную минуту, была материнская любовь. Она была в письмах, в солдатских воспоминаниях о детстве, в бесхитростных посылках на фронт с сухарями, ватниками и варежками, в беспримерном труде матерей на заводах, в поле и дома, в стойкости и мужестве женщин, оказавшихся в оккупации. Она укрепляла руки и дух солдат. Она вместе с ними разила захватчиков!
Матерей ранило и убивало так же, как солдат, только их раны и смерти были еще более мучительными, чем солдатские: ранились и убивались их души, их материнские сердца. С каждым ранением, известием о смерти дорогого сына все больше белели материнские волосы, раньше наступала старость. И все равно надо было работать, любить оставшихся своих и чужих детей, помогать стране бить врага!
Велика и самоотверженна любовь материнского сердца! И это, как никогда, проявилось во время войны!
"Перед великим разумом я склоняю голову, перед великим сердцем - колени", - сказал всемирно известный немецкий писатель Иоганн Вольфганг Гете. На тысячах братских могил стоят в немом молчании установленные на постаментах солдаты, склонивших колени перед лежащими в земле погибшими товарищами, их великим подвигом. И великим подвигом их матерей!
* * *
Посмертно Леву наградили орденом "Отечественной войны I степени".
В моей комнате с одной из стен, все послевоенные годы, безмолвно смотрит на всех отчеканенный на меди портрет вечно 24-х летнего командира танка Т-34 Льва Николаевича Малиновского, напоминая о трагической, и в то же время героической судьбе поколения двадцатилетних, оставившего на полях сражений в годы войны миллионы лучших прекрасных жизней, ради спасения своего Отечества.
Когда-то маршал Г.К.Жуков, говоря о жертвенной судьбе молодого поколения сказал:
- Мы, люди старшего поколения, этого не забудем. Важно чтобы и молодые не забыли!
"Не говорите, что это тени", - сказала о своих фронтовых друзьях, ушедших из жизни, замечательная поэтесса Юлия Друнина.
Для меня и читателей этой книги, рассказывающей о моих друзьях однополчанах, о погибшем брате, все они остаются вечно такими, какими запечатлела моя память и будет хранить эта книга...
"Не говорите, что это тени..."
1Замполит нашего дивизиона.
2Это была копия снимка для партбилета, которую я выпросил и послал домой.
Борис Малиновский "Документальная трилогия"
ТОВ "Видавництво "Горобець", 2011. -336с: 90 ил. ISBN 978-966-2377-19-4
© Б.Н.Малиновский, 2011
