 |
"Маленькие рассказы о больших ученых"
100-летию Николая Михайловича Амосова,
110-летию Сергея Алексеевича Лебедева,
90-летию Виктора Михайловича Глушкова
посвящается:
Юбилейный сборник избранных публикаций Н.Амосова, С.Лебедева, В.Глушкова и воспоминаний современников
ТОВ "Видавництво "Горобець", 2013. -400с: 140 ил. ISBN 978-966-8508-42-4.
© Б.Н.Малиновский, 2013
О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, Бог изобретатель...
А.С.Пушкин, октябрь-ноябрь, 1829.
|
Три жизни Николая Михайловича Амосова -
хирурга-новатора, писателя-мыслителя, биокибернетика-философа
Война...
Продолжение
Бойня в Понырях или Сталинград на Курской дуге1
Б.М. ...Близился день начала великой битвы на Курской дуге. 5 июля впереди загремела канонада. Наш артполк был поднят по тревоге, и мы выступили к станции Поныри. К полудню дивизионы сосредоточились в лесистом овраге невдалеке от железной дороги Москва - Курск.
Только вечером мы получили приказ о вступлении в бой. Наш 84-й артиллерийский полк был выведен из состава 55-й дивизии и вошел в состав 5-й артиллерийской дивизии прорыва, приданной 307-й СД 13-й армии, защищавшей Поныри.
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
Из вечернего сообщения 5 июля 1943 года
С утра 5 июля наши войска на Орловско-Курском и Белгородском направлениях вели упорные бои с перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков противника, поддержанными большим количеством авиации. Все атаки противника отбиты с большими для него потерями, и лишь в отдельных местах небольшим отрядам немцев удалось незначительно вклиниться в нашу оборону.
По предварительным данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 586 немецких танков, в воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 203 самолета противника.
Бои продолжаются.
Б.М. ...Следующий день - 7 июля - по ярости обстрела, а особенно бомбежки, превзошел все виденное мною до сих пор, включая бои под Горбами на северо-западе. С раннего утра стаи немецких бомбардировщиков нависли над Понырями и нашим оврагом. Над местечком поднялось пепельно-серое марево. В воздухе велись постоянные воздушные бои. Наши истребители то и дело сбивали немецкие самолеты, но они шли и шли, волна за волной, по пятьдесят, а то и по сотне самолетов одновременно. В первые два дня вражеского наступления наш участок фронта был для противника не основным. Главный удар фашисты наносили в направлении местечка Ольховатка, в нескольких десятках километров левее нашего расположения, однако существенного успеха там не добились. Теперь они делали ставку на захват Понырей с дальнейшим продвижением на Курск. На штурм этого небольшого местечка, состоявшего всего из нескольких сотен домов, которое обороняла 307-я дивизия 13-й армии Центрального фронта, гитлеровцы бросили две полностью укомплектованные личным составом и боевой техникой пехотные дивизии и более 200 танков. "Здесь разгорелась одна из самых жестоких битв за время восточного похода", - напишет позднее один из немногих оставшихся в живых немецких офицеров, участвовавших в наступлении на Поныри2.
...При очередном налете немецких пикирующих бомбардировщиков, - уже не помню, каким он был по счету - рядом рванула пятисоткилограммовая бомба, спрессовав всех нас безудержно нарастающим воем и оглушительным взрывом в натянутый до предела комок мышц и нервов. Наш блиндаж подпрыгнул, сдвинулся в сторону, а потом закачался в судорогах взрывной волны. Начальник штаба капитан Агапов, придя в себя от порохового смрада, заполнившего блиндаж, и от заложившего уши взрыва, пробормотал то ли нам, то ли себе:
- Чуть-чуть еще - и перенесло бы нас из сегодняшнего ада прямешенько к богу в рай!..
Все уточняющие, но не подлежащие печати дополнения в адрес Гитлера и всей фашистской сволочи я убрал из этой фразы, а они шли почти за каждым словом и завершали мысль капитана. Отважный офицер, плясун и известный всему полку остряк, Агапов сумел сохранить самообладание и в эти, прожитые рядом со смертью мгновения.
...К концу дня, когда гитлеровцы последним отчаянным штурмом захватили северную часть Понырей, из штаба стали требовать к телефону Агапова. Тогда Агапов послал меня к командиру дивизиона узнать обстановку на передовой.
А бой еще продолжался, и немцы изо всех сил пытались продвинуться дальше. На околице местечка раздавались автоматные очереди, рвались мины. Ближе и ближе! Когда я, прижимаясь к домам, бежал по улице, немцы открыли орудийный огонь прямой наводкой: двойной рыкающий звук огромной силы налетел на меня и бросил на землю. Показалось, что в ушах лопнули барабанные перепонки. Откуда-то било мощное орудие "тигра". Снаряды рвались совсем близко. Дальше бежать нельзя, надо было укрыться и переждать.
Осмотревшись, я заметил в земле яму, оплетённую прутьями, в каких куряне хранили овощи. Не долго думая прыгнул в нее и чуть-чуть не сел на шею забравшемуся сюда же майору, который тоже направлялся в штаб одного из стрелковых батальонов. Отсиживались минут пятнадцать, потом выбрались и побежали задворками, перелезая и перескакивая через невысокие плетни огородов. Я бежал за майором - вдвоем легче. Рвались мины, совсем близко трещали пулеметные и автоматные очереди, оглушительно рыкало орудие притаившегося где-то "тигра", жутковато посвистывали пули. Наконец добрались до штаба стрелкового батальона. В полуразрушенном каменном здании с выбитыми окнами и дверью находились командир дивизиона, Мартынов и примерно десять пехотинцев. На полу лежало несколько раненых. Разузнав обстановку, я нанес ее на карту. Уходить обратно не хотелось. Ничего не может быть хуже - пробираться по передовой во время боя! А надо. Меня ждал начальник штаба. Сказав Новикову, что ухожу, побежал тем же путем. Бой продолжался. Разрывы снарядов и свист пуль то и дело заставляли инстинктивно приседать или падать на землю.
Но вот звуки боя уже позади. Навстречу из оврага с ревом и грохотом двигались десятки наших Т-34. Долго глядел им вслед: а может, в одном из них мой Лева?
...Никогда не забуду, как в один из первых дней наступления немцев пробирался через поле с несжатой рожью, где только что прошел танковый бой. Хлеба в то лето уродились на курской земле на славу - рожь стояла высокая, почти в рост человека! Но от поля мало что осталось. Безжалостно исполосованное гусеницами тяжелых машин, оно хранило память о последних минутах смертельного поединка. То там, то тут виднелись остовы сгоревших немецких и наших танков. Стоял сильный запах гари. Во ржи лежали убитые: и немцы, и наши - их еще не успели убрать. На лугу за рожью выстроились нескончаемые шеренги сбитых и покореженных березовых крестов: кто-то из танкистов в азарте боя проутюжил гусеницами последнее пристанище оккупантов. Рядом в глубоком овраге - штабель трупов фашистских солдат - итог бойни в Понырях. Видимо, враги не успевали хоронить. Подошел поближе и увидел раздутые, покрытые жуками и мухами трупы. Вонь стояла ужасная! А посмотреть надо: это же враги лежали. Когда-то наглые, самоуверенные, безжалостные, поставившие на колени почти всю Западную Европу, считавшие себя непобедимыми. Одного из солдат, видимо, похоронить все-таки успели - из земли торчал березовый крест. Я прошел почти рядом с ним и прочитал надпись - фамилию, даты рождения и смерти. День и год рождения совпадали с моими. Выходит, встретился с ровесником! Туда ему и дорога! А для остальных и березового креста не будет!
...Боевая обстановка, к сожалению, не всегда давала возможность своевременно вынести раненых с поля боя. Так случилось и при наступлении на село Старая Рудня на той же Курской дуге. В жестоком бою за село солдаты 228-го полка нашей дивизии понесли большие потери. На следующий день гитлеровцы окружили, а потом захватили село. Дома и сараи были заполнены ранеными. Остатки нашей роты едва вырвались из окружения. Среди них были старший сержант связной командира роты Михаил Андреевич Шмытько и автоматчик Федор Яковлевич Щербин. Когда на следующий день село было отбито, среди остававшихся семидесяти раненых солдат не было ни одного живого - враги добили их. Шмытько поручили собрать документы, ордена и медали погибших. Рассказывая этот случай мне, он с волнением вспоминал, как нес в штаб два вещмешка - с документами и орденами...
...Среди названий частей - участниц Курской битвы, которые сейчас можно прочитать, побывав на месте бывшего командного пункта фронта, где воздвигнут величественный мемориал участникам сражения, название нашего 84-го АП встречается дважды: в составе частей 13-й армии, отражавшей натиск врага на Поныри, и в составе 65-й армии, с которой мы завершали наступление, находясь уже вместе со своей дивизией.
На Орловском направлении наши войска продолжали наступление.
Наступаем
...В ночь на 25 июля получили приказ: "Передислоцироваться в деревню Каменка и 26-го в 10.00 принять раненых".
...Погода переменчивая... Со страхом смотрим в небо: нет, не самолетов боимся - дождя. Если польет, забуксуем, засядем, хоть караул кричи. Но мы веселы, хотя и не спали, - наступаем!
В полдень приехали.
Каменка... Высокий холм, наверху - десяток ободранных яблонь, два домишки. Большая палатка. Дальше глубочайший овраг и за ним еще десятка два орловских маленьких хат.
Весь косогор усыпан ранеными. Одни лежат прямо на земле, распластанные, неподвижные, другие сидят, некоторые бродят. Сколько их? Человек двести...
...Дождь по-настоящему хлынул в шесть часов. Мы успели укрыть всех, забили ранеными каждую щелку.
В семь вечера начали оперировать.
Сделали ампутацию, несколько обработок больших ран... Лидия Яковлевна и Быкова ходят по палаткам, отбирают срочных, насколько это возможно сделать с коптилкой, когда нужны акробатические прыжки, чтобы добраться, посмотреть раненого.
Наконец около полуночи зажглось электричество. Асептику соблюдаем - всех раздеваем и полостные операции делаем в операционной. Но мухи уже "заселили" нашу перевязочную, тоже прячутся от дождя.
В три часа ночи скомандовал отбой, и все улеглись прямо на полу перевязочной. Другого места все равно не было и сил не было.
* * *
Хотя сортировочная отсутствовала, но мы не "потонули". Всех поступающих регистрировали, бегло осматривали. Приняли пятьсот тридцать человек. Эвакуации не было: дороги развезло.
...Дождь кончился, но ночи стояли очень холодные. Раненые в сараях и хлевах жестоко мерзли. Большинство было одето перед боем совсем по-летнему - в одних гимнастерках.
...Организовали три поста - ловить машины. Они работали не столь эффективно, как зимой, но все вместе давали до двадцати машин в день. Заготовили соломы, чтобы подстилать в кузов, потому что и для лежачих не хватало "санитарок". Эвакуация началась. Только первого августа мы вошли в норму.
Письма брата
Б.М. У отца сохранились два письма от Левы, командира танка Т-34, написанные во время Курско-Орловской битвы.
В первом брат рассказал о тяжелейшем бое 3-го августа.
"...После проведенной артиллерийской подготовки и налета авиации противник пошел в контратаку. По бугру двигались пятнадцать немецких танков, за ними бежали группы автоматчиков. Какое было зрелище - глядеть, как ползут эти железные бронированные машины! Подпустив их ближе, примерно на 600 метров, я и все остальные открыли по ним огонь.
Первый же снаряд сшиб всю маскировку и верхушки ближайших сосенок воздушной волной. Стало хорошо видно этих гадов; зарядил бронебойным и с этого выстрела подбил и зажег один немецкий танк Т-IУ. ...Мой башнер только успевал заряжать пушку. Подбил еще один танк. По другому бил, но его мой снаряд не брал. Оказалось, что это "тигр". Но и его потом подбили специальным снарядом. Жаль, что у меня таких не было, а то бы я его расчихвостил.
Бой длился пять часов. За все это время мы подбили вместе с артиллеристами 21 немецкий танк, из них было 3 "тигра".
К вечеру, когда все немного стихло, нам привезли обед, а мы про него совсем забыли. Хотелось страшно пить, у меня даже верхняя рубашка была мокрая..."
...В дни, когда наша дивизия, закончив наступление, была отведена на отдых, мой старший брат Лева все еще участвовал в боях. У родителей сохранилась его открыточка, написанная в августе, - всего несколько строк:
"...Все-таки я каким-то чудом еще жив и здоров и ничем не болею. Ваши письма, как я уже Вам писал, получил. Нам вороны с крестами тоже очень сильно пакостят. Во много раз больше Вашего. От них сильнее всего и достается. В последний раз (позавчера) осколком маленьким разорвало локоть у гимнастерки. Теперь и я уже ко всему привык, как и Борис. Только ведь наше дело много тяжелее, чем у него. Не знаю только как, но мне пока что везет. В машине насквозь пробиты два опорных катка, надтрансмиссионный люк и есть одна вмятина на башне. Пострадал, кроме всего, мой комбинезон. От него остались только клочки. Его разорвало осколками при бомбежке. Как видите, особенного ничего нет. Теперь бы только еще дальше прогнать фрицев. Сегодня буду писать всем письма. Напишу и Борису. Он где-то рядом и, наверное, здорово воюет..."
За эти бои его наградили орденом "Отечественной войны II степени".
Ад танковых сражений стоит за письмами брата...
Потери у танкистов в дни наступления были больше, чем в пехоте. От выстрелов танковой пушки воздух внутри машины наполнялся едкой пороховой гарью, становилось трудно дышать. Звуки выстрелов словно молотом били по голове. От ударов вражеских болванок по броне ее внутренняя часть откалывалась, и осколки летели во все стороны, поражая танкистов. А когда танк подбивали или поджигали, выбраться из машины на глазах у противника, не сгореть, помогало только чудо.
После войны я встретил Николая Крупина, учившегося с Левой и оказавшегося в годы войны в Горьком. Брат несколько раз приезжал в этот город за новыми машинами и заходил к нему. Был весел, рассказывал, как подбивал немецкие танки, как сам выбирался из охваченных пламенем машин. В последнюю встречу, когда его часть участвовала в освобождении Белоруссии, больше молчал, а прощаясь, сказал: "Вряд ли увидимся! Тяжелая у меня работа!" Так и случилось...
Брат погиб в боях за Невель 15 декабря 1943 года. Был посмертно награжден орденом "Отечественной войны I степени".
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
Из оперативной сводки за 4 августа 1943 года
Северо-западнее Орла немцы непрерывно бросали в контратаки пехоту, поддержанную танками, самоходными орудиями и авиацией. Советские войска отразили все контратаки противника и нанесли ему большой урон. Подбито и сожжено 32 немецких танка и уничтожено до полка пехоты противника.
"Я уже майор медицинской службы"
Большая радость: освободили Орел и Белгород! Не зря наши раненые страдают...
После этого дня поступления прекратились. Бои ослабли, другие госпитали выдвинулись вперед. Мы начали "подчищать хвосты".
...За два последующих дня все нетранспортабельные раненые были вывезены в Елец.
Вот и Каменка позади. Можно подводить итоги. Итак, приняли 1700 раненых. Большинство - лежачих. Два процента газовой. Смертность при газовой - одна треть. Не очень много... Но и не мало. Правда, мы не имели "пропущенных" раненых. Пропущенные - это поздно диагностированные газовые, это когда не заметят шокового больного, а раненый в живот или грудь пролежит без операции дольше, чем следует. Никто не умер от кровотечения. Сестры стали опытнее - "Кубанский университет" помог. Когда столько раненых, только они могут выловить срочных. У нас всего четыре врача.
...Не спеша развернулись в деревне Лубашево. Не успели оглядеться, как опять махнули на семьдесят километров. Деревня Олешек большая, целая и богатая. Немцы так стремительно удирали, что сжечь не успели. И у нас было два дня на развертывание. Поэтому мы спокойно принимали и обрабатывали до двухсот раненых в день. Эвакуировали попутными машинами.
В Ворове, пока фронт стоял, яблони цвели да пели соловьи, все изменилось. Стали приезжать на машинах офицеры и сержанты из частей, свидания, прогулки по вечерам после отбоя. Любовь... Даже на войне, среди смертей...
Был такой термин "ППЖ": Полевая Походная Жена. Это когда живут вместе, как муж с женой, но брак не оформляют, поскольку муж уже женат. Или не хочет. В нашем госпитале таких не было. То есть романы были, но на уровне "случайных связей" и всегда - с офицерами извне. Наши мужчины не котировались. За всю войну только трое уехали по беременности. Это - мало. До сотни девушек прошло через госпиталь, с учетом Калуги, когда было 600 штатных коек и много персонала. Так что разговоры о развратности девушек-фронтовичек, скажем, "сильно преувеличены".
...Вынужден признаться: сам испытываю трудности. Нравится Лида Денисенко.
Я уже майор медицинской службы, Лидия Яковлевна - капитан, Нина - старший лейтенант, Быкова - лейтенант.
Центральный фронт. Сентябрь-октябрь 1943 г.
"Вот и до Украины добрались!"
Десять дней после Олешка мы сидели в резерве: ждали, пока наши части форсируют Десну и возьмут Новгород-Северский. Жили в деревне Вовна. Наконец Десну перешли, и мы получили новое назначение - местечко Семеновка, районный центр Сумской / области. Вот и до Украины добрались!
...Работать начали с ходу, потому что из ближайшего медсанбата перевезли триста раненых, а потом и дальше пошло... Но развернуться успели. Проблем не было.
Поток раненых прошумел и стих в несколько дней. Фронт подвинулся, возить далеко - санотдел выбросил вперед новый госпиталь. Это называется у нас - санитарная тактика...
Какие чудные березы растут около самой больницы! Целая роща, белые красавицы, листья пожелтели, но от этого еще лиричнее. Мы ходим туда гулять, просто невозможно удержаться. Жизнь свое требует.
Эвакуировать опять не на чем: нет санитарных машин. Но уже укоренилась новая практика: заезжают автоколонны и забирают раненых. По приказу заезжают, ловить не нужно.
7 октября переезжаем. Раненые уже не поступают, большинство эвакуированы. Остальных тоже отправляем на попутных, но со своим персоналом. Добираются благополучно.
Прощай, Семеновка! Хорошо поработали, подлечили чуть ли не две тысячи раненых.
...Стоит сухая осень, тепло. Поля, перелески. Белоруссия... Следы боев - окопы, воронки от снарядов и бомб. Нет, немного следов, видно, что немцы отступали быстро. Но деревни сожжены, каждая вторая. Зачем эта бессмысленная жестокость? Наступление нельзя остановить, сжигая мирные дома.
...Нет, наш народ все-таки не такой! У русских не было пренебрежения к другим народностям. Недавно привезли нам группу раненных немцев. Это было здесь, в Семеновке. Раненые не тяжелые, ходячие. Выгрузили их вместе с нашими. Было тепло, сортировочная переполнена, и все, кто мог, сидели прямо на земле около бани. Немцы имели жалкий вид. Сбились в кучку, говорили мало и шепотом, оглядывались по сторонам со страхом. Наши солдаты веселы: наступление идет удачно, раны не тяжелые, предстоит баня и еда. Они громко разговаривали и делились махоркой, кто-нибудь сосредоточенно выбивал огонь кресалом, все закурили.
Постепенно завязывается разговор: "Капут Гитлер? Германия капут?". Проходит время... и уже махоркой делятся.
- Пусть покурят, затянутся... Хрен с ними! Тоже люди... Любопытство толкает на беседу. Наши знают, что немцы - неплохие солдаты, но со своими не сравнивают. "Нет, немцу против русского не выстоять!" Видна гордость: вот всех, мол, они, немцы, побили, а мы остановили и гоним.
Киев наш!
Продолжается освобождение Украины и Белоруссии
На новое место приехали 4 ноября под вечер.
...Все раненые будут поступать на попутных машинах к нам. Мы, должны тут же на машинах их сортировать, снимать тяжелых для себя, а ходячих и сидячих отправлять теми же машинами в ЭП, в соседнее село Городню.
Но сейчас мы думаем не о том. Опять негде развертываться. Все занято. Стоит летная часть, их генерал и разговаривать не стал с нашим начальником. Где там!
...Но существует, однако же, высшая справедливость! 6 ноября летчики получили приказ уезжать, и генерал охотно передал нам все свои помещения.
И еще: Киев наш! Это тоже генерал сказал. Я даже не знаю, чему мы больше радуемся.
...Только потом спрашивают о перевязках.
Приняли 152 человека. Все три палатки загрузили до отказа, некоторым даже лечь негде. В палатках сделаны очень низкие нары, застланы соломой и хорошо покрыты брезентом. Низкие, это важно, чтобы санитар мог с ногами забираться, перекладывать на носилки. Оставлять на носилках мы не можем - они неудобные и много места занимают.
Теперь нужно их пересмотреть - выбрать срочных и назначить очередности перевязок на завтра. С начальником решили, что ночью плановых перевязок не будет. Без сна долго не вытянем, а работа на ГБА - это месяцы. Станции снабжения меняются не часто...
...Каждый вечер приходила теперь автоколонна и привозила нам по несколько сот раненых. В первые дни управлялись за сутки: разгрузить сортировочную, вымыть и перевязать всех поступивших. Каждое утро делали внутригоспитальную пересортировку - выводили в эвакоотделения - в палатки, клуб и сельсовет тех, кто не вызывал тревоги. Но все помещения были заполнены за три дня. Начали выводить в ближайшие хаты.
Не все живыми доезжают... Чуть ли не каждый день снимаем с машин покойника. Полагается писать рапорты, но я этого избегаю, знаю, как там впереди все забито, а новые поступают... Очень трудно отбирать на автоколонну, чтобы максимум отправить, да и нетранспортабельного не пропустить. Поэтому вхожу в положение и иногда списываем покойника на себя - дескать, умер в сортировочной...
Есть у нас морг - палатка. Туда складываем своих и привезенных. Был случай, что на утро обнаружили живого: за ночь оклемался. Правда, потом все-таки спасти не смогли...
На пятый день, когда число раненых достигло тысячи, нас захлестнуло. Сортировка забита, вынести некуда, перевязывать всех не успеваем. С трудом освободили два десятка мест в приемной палатке, чтобы иметь возможность снять самых тяжелых.
Ночью пришла колонна, и мы не смогли ее разгрузить. Сняли только самых тяжелых, остальных начальник с санитарами лично повез сгружать прямо в хаты. Планировали занимать подряд все дома целыми улицами. Дома, разумеется, все были заняты военными, но мы уже не церемонились. Машина подъезжала, начальник стучал в дверь, если нужно, а то и рукояткой пистолета.
Санитары заносили раненых в хату и складывали на пол, на кровати, на лавки, на печку. Квартиранта не выселяли - живи вместе с ранеными.
Цифра перевалила за тысячу, поползла за полторы...
...Обслуживание строилось так: на каждую улицу или две выделялась сестра и в помощь ей - ответственный санитар, "старшина". Кроме того, улица прикреплялась к врачу, который, разумеется, вел еще и основных больных в госпитальном отделении. Врачей ведь всего пять. За ранеными ухаживали хозяйки домов. Кухня могла прокормить только полторы тысячи. Женщины приходили со своей посудой и по талончикам, выданным "старшиной", получали обеды. Для остальных выдавали продукты на дом - по таким же бумажкам с печатью. Хозяйки варили сами. Говорят, что они кормили даже лучше, ведь Чеплюку было не до разносолов. Мы никогда не размещали в одной хате "чистых" и "нечистых", мыли всех обязательно. Конечно, в наших госпитальных и эвакоотделениях все были мытые, и о вшах не было даже речи...
Чтобы возить раненых внутри госпиталя, мобилизовали колхозников с лошадьми. Свои подводы едва успевали снабжать нас продуктами. Бывали дни, когда одного хлеба уходило до двух тонн! Пекарни не было, пекли хлеб сами. Для этого пригласили нескольких колхозниц, которые славились умением и имели печки. Женщины работали очень хорошо, и мы им благодарны несказанно. А мужики работали плохо. Только не догляди - уже исчезла подвода вместе с хозяином. Ох, попортили они крови... Раненого нужно везти с перевязки, а подвода исчезла! Прости меня, Господи, но не раз пришлось матюкнуться, а однажды даже потрясти такого "куркуля".
Хорошо работали наши хозяйственники, ничего не скажешь.
Медицину обеспечить было труднее. Мы оперировали только срочных и осложненных раненых. К счастью, первичная обработка ран проводилась прилично. Фронт двигался медленно, да и медсанбаты подучились.
* * *
...За сутки мы перевязываем двести сорок человек, но, кроме того, пришлось направлять "летучки". Часть раненых в домиках перевязывали "палатные" сестры. Общая цифра перевязок достигла четырехсот. Работали с семи утра до двенадцати ночи.
* * *
...К 23 ноября число раненых достигло 2350! Из них полтораста - в команде выздоравливающих, но это почти единственные "ходячие". У нас было семьсот человек на дальних улицах, за два километра от центра. Они не прошли санобработку, но многих перевязали на месте. Остальных прошли через баню и главную перевязочную. Вшей у них не было. Это важно, потому что в некоторых деревнях встречались заболевшие сыпным тифом.
Нет, мы не "потонули" в смысле хирургии. Только благодаря отличным сестрам и правильной сортировке. Не зря восемь колхозных подвод целый день перевозили раненых с места на место. Нам удавалось вылавливать всех "отяжелевших" и собирать их в основных помещениях, где был постоянный врачебный надзор. За всё время в домах умерло двое, и был один просмотренный случай газовой флегмоны: раненого доставили в перевязочную уже без пульса.
* * *
...Мы здорово насобачились на сосудах! Но полночи все-таки проходит, пока найдешь и перевяжешь артерию. А иногда откладывали, если после жгута не кровит: Тогда этого раненого оставляют тут же, в перевязочной, спать рядом с санитарами. Тут уж не дадут умереть.
И мы не дали умереть от кровотечения ни одному!
Наконец 25 ноября пришла летучка. Для нашего госпиталя выделили пятнадцать вагонов, но мы сумели загрузить больше. Страшный был аврал! Непросто вывезти на станцию и погрузить семьсот лежачих раненых: Расстояние хотя и небольшое - всего три километра, но нужно каждого проверить, кое-кого подбинтовать, одеть, положить в телегу, привезти, перенести в вагон, там уложить. Все плановые перевязки были приостановлены, хорошо, что накануне не было новых поступлений. Мобилизован транспорт, люди. Женщины упрашивают за своих квартирантов, но мы строго придерживаемся принципа: в тыл только обработанных. Вывозили дотемна и справились.
На следующий день сообщили, что в летучке умерло несколько наших раненых. Оказывается, поезд не ушел... Я поскакал на вокзал верхом, прямо в халате. Умер только один раненый, его хозяйка из хаты привезла самовольно. Однако пришлось вернуть ещё несколько человек с мочевыми и каловыми свищами. Теплушки не приспособлены для них:
Обещают наказать меня. Наверное, правильно - заслужил...
А сегодня утром сказали, что меня наградили орденом Красной Звезды.
26 ноября наши взяли Речицу.
После этого дня поступления раненых пошли на убыль. Возить стало очень далеко - до Речицы 120 км. Начались холода. Раненых привозили совершенно замерзших, потому что при эвакуации на попутных машинах практически невозможно обеспечить одеялами и спальными конвертами.
После второй летучки у нас осталось только 1500 раненых, и мы смогли навести некоторый порядок. Освободили дальние улицы, провели планомерную санобработку и перевязки тех, которых вынуждены сразу развозить по домам.
* * *
...Наши старые проблемы - грудные клетки, бёдра и суставы - оставались столь же нерешенными, как и раньше. Мы не могли их лечить в этих условиях. Нужен рентген, вытяжения, нужен гипс... время, наконец! Мы не пропускали начавшуюся газовую, не давали умереть от вторичных кровотечений, но не могли предотвратить развитие сепсиса. Только вскрывали гнойные затеки, флегмоны. И ждали эвакуации...
А раненые отяжелевали и становились нетранспортабельными... Тогда - ампутация. Так и получалось: ожидали время для ампутации. Ужасно...
Первый Белорусский фронт.
Начало июня 1944 г. Операция "Багратион".
...У нас уже скопилось человек пятьсот раненых. Гипсуем немного - не успеваем. Раненые идут хорошие. Сказался летний отдых, питание, солнышко. Настроение - побеждать. Многие жалеют, что их ранило, когда подошло время - вперед.
...Непросто давалась партизанская война в Украине и Белоруссии. Смелый налет, диверсия - ответные репрессии: сожжённые села, расстрелянные жители. Трудно сказать, какой баланс жизней. Но зато огромный эффект - советская земля осталась непокоренной. Ничего с нее немцы взять не могли, даже армию питать были не в силах.
Когда видишь этих женщин и детишек в лохмотьях, копающихся на пепелищах, смотрящих голодными глазами, в груди глухо поднимается ненависть к фашистам...
Снова ранен
Б.М. ...6 июня 1944 г. Село Ситница. Белоруссия. До старой границы считанные километры. Говорят: случай маловероятен, но щедр. Такой была моя встреча с партизанами. Выехали на разведку - искать пехоту, ушедшую вперед. Когда выехали на дорогу, совсем стемнело. По обе стороны стояли высокие деревья, верхушки их смыкались над нашими головами. Вдруг лошади остановились. Вглядевшись как следует в темноту, обнаружили остов разбитой повозки, рядом лежали две убитые лошади. Судя по всему, повозка и кони были немецкие. Наскочили на свои же мины?
До этих пор мы ехали рядом. Теперь мой напарник отстал метров на пятьдесят: если что случится с одним, то останется второй и поможет. Километра через полтора из темного куста у дороги вдруг раздался оклик:
- Стой, кто едет? Русские?
Одновременно я почувствовал прикосновение чего-то твердого к животу и сообразил, что это винтовка или автомат.
- Русские! - машинально ответил я.
- Мы партизаны! - крикнули из темноты.
Лошадь остановилась. Меня окружили вооруженные люди. Почти тут же один из них возбужденно спросил:
- Нашу работу по дороге видели?
Я догадался, что речь идет о разбитой повозке.
- Видели!
- А впереди по дороге будет мостик, и там стоит наш фугас! - добавил тот же голос.
Мы поехали к мостику, и партизаны на наших глазах убрали фугас. Сейчас думаю: что было бы с нами без этой встречи?! Тогда же было не до переживаний. Просто на несколько минут остановились и расспросили, как ехать дальше, чтобы не напороться на немецкие или партизанские мины. В свою очередь, рассказали партизанам, где искать штаб нашей дивизии. Я даже не догадался записать чью-либо фамилию и название отряда. А жаль!
...Перед рассветом наконец наткнулись на нашу пехоту, занявшую оборону в редком молодом сосняке. Отыскали командиров дивизионов, расспросили об обстановке и планах на наступающий день. Эти сведения доложили начальнику штаба нашего артполка, когда вернулись обратно.
Отдохнуть мне не удалось: только позавтракал, как пришла команда выступать. Машины потащили наши орудия. Я сел в одну из них. Проезжая через еще вчера безлюдную деревню, увидели, что там работают саперы с миноискателями. Дорогу они, очевидно, уже успели проверить и разминировать, и теперь по ней шли воинские подразделения, ехали машины. За деревней, километра за два до завала на шоссе, нам встретилась группа офицеров из штаба дивизии. Они стояли под деревом, на ветвях которого висели какие-то рваные тряпки. В воздухе попахивало недавним взрывом. Кто-то из нас спросил, что здесь произошло. Оказывается, один из офицеров, переводчик, попавший в дивизию еще на Северо-Западном фронте, вот тут, где дерево, отошел на шаг с дороги и, сказав: "Смотрите, мина?!", - носком сапога копнул земляной бугорок. Все это он сделал механически, скорее всего так и не осознав своей роковой неосторожности. А мы ездили всю ночь по местам, начиненным вот такой неожиданной смертью, и все обошлось благополучно!
Во время одной из затянувшихся остановок я слез с машины и вышел на обочину с намерением присесть и хоть немного отдохнуть. Мимо нас проходило какое-то стрелковое подразделение. Обходя нашу колонну машин и орудий, выстроившуюся перед восстанавливаемым мостом, один солдат свернул с дороги и пошел в мою сторону. Раздался сильный взрыв. Воздушной волной меня отбросило назад. Щемящая боль во многих местах тела и одновременный удар в голову погасили сознание. Когда мои глаза снова стали различать свет, понял, что лежу на земле. Вскочив, почувствовал, что по щеке и шее течет кровь. Очень ломило всю правую руку и левую ногу. В голове стоял сплошной звон, она была какая-то не своя... Возвращавшееся зрение и слух постепенно вырисовывали страшную картину. Направлявшийся в мою сторону пехотинец лежал мертвый, а на дороге образовалась целая груда тел, оттуда раздавались стоны раненых. Очевидно, солдат наступил на прыгающую мину.
Бойцы моего взвода Захаров и Суриков наскоро перевязали меня бинтами из индивидуальных пакетов и помогли забраться в кабину автомашины. Через километр, в придорожной деревне Сытница, меня оставили в каком-то пустом доме, пообещав прислать врача из санчасти полка. Последним от меня ушел Николай Портяной.
Прошло несколько часов. Мне оставили немного еды, но я к ней не притрагивался. Волновало другое: насколько опасно я ранен? Почему так болит голова? Становилось все хуже, мысли путались, тошнило. Когда приехала машина, почти потерял сознание...
В медсанбате дивизии мне сразу же сделали противостолбнячный укол в живот, напоили чаем, добавили бинтов, уложили. Стало легче, и я попытался уснуть.
Утром меня перенесли в операционную. Если не считать повязок на голове, бедре, плече и предплечье, я лежал на столе, покрытом белой простыней, совершенно обнаженный. Подошла молодая красивая сестра, стала разматывать бинты на ноге и вдруг спросила:
- А у вас есть девушка, которую вы любите?
Я посмотрел на нее с недоумением. Такая обстановка и такой вопрос? В моей голове это никак не укладывалось. Но сестра ждала ответа. Тогда я с сердцем сказал:
- Сейчас нет, но обязательно будет!
Сестра улыбнулась, а мне стало как-то легче, перестал думать о том, когда она начнет отдирать присохшие к ранам бинты.
После проведенной под наркозом операции две сестры помогли приподняться. Я обхватил одну из них здоровой рукой за плечи, потихоньку спустился со стола, и они отвели меня в помещение, где собирали раненых для отправки пароходом по Припяти.
"Секим башка!"
...30 июня вдруг рывок: всё время везли из-под Бобруйска, а тут сразу - Осиповичи и даже дальше. Посмотрели по карте - это километров шестьсот западнее. Теперь пойдут! Рассказывают, что под Бобруйском немцев окружили, что авиация работала отлично, что машин валяется - несколько тысяч... Немцы бродят по лесам, сдаются. Во, господа, и вам привелось прятаться! Трудновато будет на нашей территории. Партизаны, небось, того и ждут: "Секим башка!"
После 1 июля поток раненых резко спал. А 6-го нас предупредили, что скоро нужно ехать. Пока мы собираемся, войска уже ушли далеко, даже толком не знаем, где идут бои. Каждый вечер по несколько раз передают приказы Верховного Главнокомандующего. Вся страна живет наступлением...
* * *
...Наконец мы покатили по настоящему шоссе. К полудню мы уже были недалеко от Бобруйска. И тут мы увидели то, что осталось после окружения. Это невозможно представить по описаниям.
Поле и редкий лесок, сколько видит глаз с машины, усыпаны техникой. Усыпаны буквально - почти вплотную друг к другу, в разных позициях, стоят и лежат перевернутые и целые автомашины всех марок, тягачи, орудия. Между машинами - воронки взрывов, покалеченные деревья, тряпье, масса разбросанных бумаг... Трупов уже не было, их убрали. Можно себе представить, что здесь делалось, когда 27-го наши самолеты бомбили этих немцев, густо сбившихся в кучу.
Разумеется, мы остановились... Все останавливались. Нельзя, просто невозможно проехать мимо этого богатства техники... А вдруг там окажутся целые грузовики? Федя кинулся, как пес в стаю куропаток...
Каких только марок тут не было! "Мерседес", "фиат", "ситроэн", "оппель", "хорх". Огромные дизельные грузовики МАН, "шкода"... Германия, Италия, Бельгия, Франция, Чехословакия, Венгрия. Непостижимо уму, как мы могли противостоять такому обилию первоклассной техники со всей Европы, противостоять силами молодых заводов, разбомбленных в спешке отступления и снова собранных в такой же спешке руками женщин и подростков где-то в Сибири и на Урале. Это - больше, чем героизм. Это - упорство, жизненная сила народа, партии. Да - и партии, несомненно. Но вступать в нее я все равно не собирался!
В связи с этим "особист", который "курирует" наш госпиталь, вел со мной доверительную беседу: о врагах народа, шпионах. Я слушал, выражал удивление: "Неужели? В самом деле? Вот сволочи!". Отлично знал - куда ведет... Так все и произошло:
- Не хотите ли вы помочь нашему общему делу? И предложил: сообщать.
Не буду восстанавливать разговор. Ответил ему вежливо:
- Я бы с дорогой душой... НО - не могу. Убеждения не позволяют, моральные установки...
Он был разочарован. Но подписку о неразглашении разговора взял. В этом я не отказал. Побоялся. Так что "Заседание продолжается, господа присяжные заседатели". Вот с войной покончат, и начнут новый заход...
Б.М. Летом 1942 г. на Северо-Западном фронте мне тоже предложили "помочь общему делу", поскольку был комсомольцем. Отказался: не могу! Взяли подписку о неразглашении разговора.
Первый Белорусский фронт. Лето 1944 г.
Завершение операции "Багратион".
...Теперь мы вдоволь насмотрелись на немцев. Их вылавливают в лесах - попрятались во время окружения. Впрочем, они сами выходят и сдаются, партизан боятся. Жалкий вид имеют пленные из окружения. Вот ведут группу человек в пятьдесят. Не ведут, а сопровождают в плен, дорогу показывают и от населения охраняют. Один пожилой солдат нестроевого вида идет впереди колонны - устал, ему жарко, винтовка сзади через плечо... Он не беспокоится, что пленные разбегутся.
По дорогам идет бесконечный поток обозов и машин. Много трофейных, некоторые даже раскрашены в желтый цвет, говорят, что немцы привезли их из Африки. Забавно они выглядят среди других - камуфлированных зеленым с коричневыми полосами. До 1943 года они не раскрашивали своих машин, не маскировали свет, а после Сталинграда надломились - стали бояться наших самолетов.
"Спасибо доктор!"
...Сделал тут то, о чем давно мечтал: радикально прооперировал ранение груди с обработкой раны легкого.
Операция заняла два часа. Дрожал ужасно, особенно когда отсекал по зажиму кусочек доли с осколком. А потом боялся, что не ушью... При кашле легкое страшно выпирало в рану, делали под местной анестезией.
Раненый капитан вел себя отлично. В конце, когда воздух отсасывали, он совсем повеселел и свободно сидел на столе. И губы уже не синие, а просто бледные.
- Думал, конец. Я с 42-го воюю, под Сталинградом был... Насмотрелся... Знаю, что когда воздух из раны хлюпает - не жильцы... А тут прямо как заново родился. Спасибо, доктор.
Отправили его в палату, уложили. Сдали Шуре Маташковой, в самые надежные руки.
На другой день воздух перестал выходить из дренажа, и мы наладили отсос нашей системой, из трех ампул. Он хорошо поправлялся, капитан.
В общем, очень понравилась операция, только много времени требует и страшно.
Вся другая хирургия была обычная. То есть не совсем обычная, потому что мы гипсовали.
Раненых принимали всего восемь дней. Войска опять довольно ходко пошли вперед и начальство выдвинуло другой госпиталь.
Уже Польша!
Острув-Мазувецкий - сюда мы переезжаем теперь. Новые впечатления: польский городок с частным предпринимательством, костелы, синагоги, магазинчики. Раньше было много евреев - всех уничтожили. Ужасно слышать об этом поголовном уничтожении нации. Совершенно не укладывается в голове, чтобы в двадцатом веке была возможна такая жестокость.
* * *
...Страшные злодеяния творили немцы. Недалеко от нас был лагерь Тремблинка. Сейчас там работает комиссия. Разрыли рвы, заполненные трупами, и производят вскрытия. В них участвует и патологоанатом нашей армии. Он приходит оттуда почти в шоке. Слой за слоем снимают трупы, и у всех находят сквозные пулевые ранения головы. Всех убивали выстрелом в затылок. Как будто стоял станок и стрелял. А ведь это стрелял человек: Кажется, что ничего не дала цивилизация этим людям. Ничего...
* * *
...14-го января утром началось наступление. Об этом услышали по канонаде. Орудия ревели несколько часов. Первых раненых привезли около полудня.
- Нет, не прорвали...
- Страшно укрепились. Чувствуют, гады, что последний бой.
- Но мы их выпотрошим!
Да, не позавидуешь фашистам: столько ненависти накопилось к ним!... Эренбург её подогревает статьями, вроде: "Убей немца!"
Первый Белорусский фронт 1945 г. Январь-май.
Вот-вот возьмут Берлин!
19 января раненые сообщили, что войска подошли к границам Восточной Пруссии, 23-го и нам было приказано готовиться к переезду.
Это хорошо, что генералы людей берегут. Теперь, когда дело уже почти сделано, вдвойне жалко. Пусть пушки и самолеты воюют.
* * *
...Поскольку в Восточной Пруссии не было жителей, то и мародерство не имело почвы. То же и о насилии над женщинами: слухи ходили, но чтобы массовость - нет, не было. Тем более, что и без насилия офицеры и солдаты легко находили любовь у немок, которые остались.
9 апреля взяли Кенигсберг. Мы с начальником ездили, спустя два дня, посмотреть город. Масса впечатлений.
* * *
...В конце апреля нам приказали свернуть госпиталь, переехать в Эльбинг и там развернуться для приема раненых.
Шло последнее наступление на Берлин, и мы с нетерпением ждали: вот-вот возьмут!
1-е мая отметили как в доброе старое время. Торжественное заседание, доклад майора, праздничный обед. Внизу была большая школьная столовая, и в нее вместились все.
А 2-го мая наши взяли Берлин. Началось напряженное ожидание мира. Пошли слухи о перехваченных радиосообщениях, что "вот-вот".
Нам привезли около ста раненых из ближайших медсанбатов, из тех дивизий, что сражались на косе Фриш-Гоф. Немцы там упорно сопротивлялись, неизвестно зачем.
Победа со слезами на глазах...
Одной из последних привезли девушку-разведчицу. Ей уже сделали высокую ампутацию бедра по поводу оскольчатого перелома, и она в тяжелейшем остром сепсисе. Красивая белокурая девушка с мужественным лицом. У нее было четыре ордена, из них два - Красного Знамени. Теперь ее представили к званию Героя, но ей уже не дожить до награды...
- Я умру, доктор? Да?
- Ну, что ты, милая. Жалко ноги, но жизнь дороже... Сделают протез.
- Что протез... Я чувствую, как жизнь уходит. Засыпаю, забываюсь и все боюсь, что не проснусь... А не спать не могу...
Что мы могли для нее сделать? Переливали свежую кровь каждый день, вливали глюкозу, всякие витаминные препараты. Культя была покрыта омертвевшими тканями, из нее торчал острый обломок бедра почти у шейки. Надо думать, что инфекция прошла в тазобедренный сустав.
Сепсис развивался стремительно, каждый день потрясающие ознобы и поты по нескольку раз. В интервалах лежит бледная, как труп. Несмотря на ежедневные переливания крови, процент гемоглобина снизился до 30. За ней ухаживала Шура Маташкова. Слабеньким голосом больная спрашивала:
- Шурочка,... уже объявили о победе?
- Нет ещё... еще нет.
- Ты же меня сразу разбуди... Так хочу дожить, чтобы уже сказали: "Все!"
И она дожила...
Вечером 8-го мая инженеры из соседней радиочасти принесли новость: готовится формальное подписание капитуляции.
Утром 9 мая наша перевязочная работала как всегда, хотя все ждали экстренного сообщения.
На столах лежали раненые, некоторые развязаны, другие ожидали перевязки, третьих готовили к гипсованию. Канский делал рентгеноснимки, перекатывал передвижной аппарат от одного стола к другому. Было часов одиннадцать.
Вдруг слышим стрельбу из винтовок и автоматные очереди. Все сильнее и сильнее. Сначала не поняли.
- Что они там, сказились? Сейчас кого-нибудь подстрелят. Вдруг Степа Кравченко объявил из дверей:
- Победа! Победа! На улицу!
Все кинулись наружу. Я тоже. Лида накладывала повязку и задержалась.
- Сестрица... Останьтесь с нами...
Так она и осталась, ходила от одного стола к другому, пожимала руки, поздравляла.
А на стадионе около госпиталя уже собралась толпа. Наши в халатах, другие в форме, солдаты из разных частей. Кругом слышим беспорядочную стрельбу.
Майор влез на ящик и объявил:
- Товарищи! Фашистская Германия капитулировала! Ура! Все закричали, бросились обниматься. Майор выстрелил вверх, нашелся еще кто-то с оружием, послышались редкие хлопки. Салют слабенький, мы - госпиталь.
Долго еще не хотелось расходиться, с трудом удалось отправить сестер и врачей.
В перевязочной Лида уже успела перевязать почти всех, кто лежал на столах. Я поздравил их с победой.
Дальше были сцены, которые запомнились на всю жизнь.
Шура Маташкова заглянула в перевязочную:
- Николай Михайлович, пойдемте к Зое...
- А что, плохо?
- Нет, нужно ей сказать... просила. Вы лучше скажете. Мне не хотелось идти... Нет, не хотелось... Но что сделаешь - надо. Доктор.
Она лежала одна в маленькой палате, бледная, с синевой, глаза закрыты, и даже не знаешь, жива ли. Шура шепчет:
- У нее был озноб в восемь часов... Теперь забылась. Но очень просила разбудить...
- А может, не будить? Проснется - скажем.
- Разбудить, Николай Михайлович... Пожалуй, и не проснется уже сама.
- Зоя, Зоечка!
Чуть приоткрыла веки. Облизала сухие губы.
- П-и-ть.
Шура напоила ее из поильника морсом. Глаза совсем открылись. Взгляд осмыслился.
- Зоя, Германия капитулировала! Поздравляю тебя с победой! Оживилась, улыбнулась болезненной, робкой улыбкой. Слеза поползла из угла глаза по виску вниз.
- Позд-р-а-в-ляю... и вас поздравляю... Дождалась... Теперь бы поправиться...
Сел около нее на кровать, взял руку, тонкую, бледную, бескровную, с грубой кожей на ладони, с короткими неровными ногтями. Говорил, утешал...
- Ты усни, Зоечка. Набирайся сил... И она уснула...
К вечеру был еще один озноб, после которого полный упадок сил и сердечная слабость... Ничего сделать не могли. Умерла...
Это была последняя смерть в нашем госпитале. И оттого особенно обидная и печальная. Но все вокруг так переполнилось счастьем, что ничем не затмить радость. Просто не верилось: "Уже не убивают!".
Днем 9 мая заканчиваются мои дневники в "Книге записей хирурга".
* * *
Б.М. Добиться победы над врагом, покорившим и использовавшим экономический потенциал почти всей Западной Европы, могли только люди с очень высокими моральными человеческими качествами, способные на полную самоотдачу и самопожертвование. Это о них образно и точно сказал писатель В. Конецкий:
"Поколение воевавших уходит... Это серьезное обстоятельство для общества. Ибо это последнее поколение, которое с абсолютно чистой совестью, без всяких общих слов, могло считать себя еще при жизни выполнившим долг перед историей с полнейшей наглядностью"3.
Эти слова и о Вас дорогой Николай Михайлович! Всем и всегда надо помнить, что поколение воевавших - ваши отцы, матери и деды оказались более всех причастными к событию, определившему судьбу нашей эпохи, - разгрому фашизма!
Николая Михайловича Амосова уже нет: Осталось мировое признание как великого хирурга, уникального писателя, философа. Остался сайт Амосова, где хранится его интеллектуальное наследие, через который он общался с Миром, а Мир с ним. Остались мудрые книги, которые читали и читают миллионы людей. Будут еще долго жить те, которые доверили ему свое сердце и он выполнил свой долг хирурга - спас тысячи людей. Его помнит народ. А значит он жив и всегда будет с нами.
1Так назвал эти тяжелые бои немецкий историк Ник Корниш.
2История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941-1945. М., 1964. Т. 3. С. 260.
3Конецкий Виктор. Ледовые брызги. Л., 1987. С. 12.
Под редакцией Бориса Малиновского "Маленькие рассказы о больших ученых"
ТОВ "Видавництво "Горобець", 2013. -400с: 140 ил. ISBN 978-966-8508-42-4
© Б.Н.Малиновский, 2013
